С Джей-Джонс - Зимняя песнь [litres]

Пальцы мои подрагивали от желания передать чувства на бумаге. Свадебное платье висело в спальне, так близко и одновременно так далеко. Мне хотелось перенести записи, сделанные углем, на бумажные страницы.

Но я этого не сделала. Развернувшись, я побрела назад в землянку. Волшебные огоньки один за другим гасли, как притушенные свечи. Какое теперь время суток, я не знала. На картине с изображением Рощи гоблинов, висевшей над камином, бесшумно шел снег. Час был то ли предрассветный, то ли закатный, когда уже сгущаются сумерки. Точнее сказать я не могла – снег, тихо падающий на черные ветви, рассеивал неяркий свет.

Я сощурилась. Готова поклясться, снег действительно падал ! Снежинки на зимнем пейзаже плавно опускались с неба. Может, все это мерещится мне из-за недосыпа или слезных корочек, засохших в уголках глаз? Я пригляделась внимательнее.

Нет, зрение меня не подводило. Наверху, в Роще гоблинов, шел снег. Я словно смотрела в окошко своей комнаты, там, в гостинице. Меня вдруг охватила тоска по дому. По Йозефу и Кете, маме с папой, даже по Констанце. Я скучала и по той девушке, которой была раньше: послушной дочери, любящей старшей сестре, тайной сочинительнице музыки. Пускай жизнь моя была серой и унылой, зато я знала свое место. А какое место я занимаю здесь? Кто я в Подземном мире? Брошенная королева, нелюбимая, нежеланная супруга. Все еще девственница. Куда бы я ни пришла, все меня отвергают, даже гоблины.

Недавнее унижение жгло мне душу, поэтому, чтобы отвлечься, я сосредоточила внимание на волшебном пейзаже. Роща гоблинов влекла и манила, и, вопреки предостережениям камеристок, я протянула руку к картине.

Пальцы наткнулись на стекло; я вздрогнула, а когда наклонилась ближе, пар от моего дыхания затуманил рощу, скрыв ее за плотной белой пеленой.

Когда же туман рассеялся, декорации изменились. Я изумленно попятилась, спотыкаясь о фрагменты разбитых статуэток и обломки мебели. Порезав руку обо что-то острое, я даже не заметила боли. Вместо Рощи гоблинов на картине был юноша! Сидя за столом, он что-то увлеченно записывал.

– Зефферль!

Он меня не слышал. Разумеется, не слышал. С тех пор, как я видела младшего братика в последний раз, он стал выше. Вытянулся, постройнел, похудел. Теперь он был одет, как джентльмен: нежно-голубой парчовый сюртук, шелковые панталоны, на шее – пышный кружевной воротник. Выглядел он человеком преуспевающим, и – у меня болезненно кольнуло сердце, – встреть я его на улице, ни за что бы не узнала.

Дверь за его спиной распахнулась, в комнату вошел Франсуа. Лицо Йозефа просветлело, и я на миг перестала дышать. Когда-то именно так брат смотрел на меня, смотрел так, словно я держала в руках его душу. Теперь его душа перешла в другие руки, а обо мне он забыл.

Йозеф задал какой-то вопрос, Франсуа отрицательно покачал головой. Плечи моего брата поникли, он скомкал листок, что держал в руке. Музыкальное сочинение? Нет, нот на листке не было. Строчки. Письмо?

Картину снова заволокло туманом. «Зефферль!» – позвала я, а когда дымка развеялась, полный отчаяния крик замер у меня в горле.

Молодая женщина стояла на коленях подле кровати. На миг мне показалось, что передо мной мое собственное отражение, однако потом я заметила золотую прядь, выбившуюся из-под косынки. Кете.

Она устало сняла испачканный передник и стала готовиться ко сну. Собралась откинуть одеяло, но вдруг передумала и достала из-под подушки сложенный листок. Меня словно током пронзило: это же мой романс! Für meine Lieben , написала я в посвящении, – «Моим любимым».

Сестра нежно погладила локон, бечевочкой привязанный к нотам. Синие глаза наполнились слезами, она прижала листок к груди. Значит, для верхнего мира я не умерла. Изображение опять скрылось в тумане.

Жертва, которую я принесла – мой брак с Королем гоблинов, – теперь казалась бессмысленной. Жизнь, будущее, близкие люди – от всего этого я отказалась из эгоизма. Один раз, всего один раз мне захотелось почувствовать себя желанной. Король гоблинов сказал, что желает меня, и на это желание я поставила всё.

Стоила ли того моя жертва? Я чувствовала опустошенность, однако при этом горе в моем сердце имело вполне ощутимый вес и тянуло к земле. Я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Бремя любви к семье распирало изнутри и грозило задушить.

– С ней все в порядке?

– Не знаю. Этих смертных не поймешь, так быстро они портятся.

– Она вся грязная.

– Знать, веселая ночка выдалась. – Ехидный смешок. – Что ж, для нас это хороший знак.

– Разбудим ее?

Голоса заставили меня пошевелиться. Веточка. Колютик.

– Конечно, разбудим. Ишь, бездельница. – Это, конечно, Колютик. Сквозь мглу горя и пустоты я расслышала знакомое презрение в голосе. Ее неприязнь радовала своим постоянством, напоминая вечное недовольство мною Констанцы.

Констанца. Приступ ностальгии окончательно меня пробудил; застонав, я приняла сидячее положение. Колютик испуганно отскочила и занесла руку для удара.

– В чем дело? – просипела я.

Картина над камином снова показывала Рощу гоблинов. Должно быть, минуло несколько часов: сугробы выросли.

– Нельзя целый день валяться в кровати, – назидательно произнесла Колютик. – Впрочем, и на полу тоже. Умора, – она осклабилась, продемонстрировав два ряда острых зубов. – Я-то думала, вы, смертные, предпочитаете спать в мягкой постельке, а ты вот дрыхнешь себе в грязи, прямо как настоящий гоблин.

Я досадливо закатила глаза. Веточка помогла мне подняться. Кое-как запахнутый пеньюар соскользнул с плеч, суставы протестующе заныли. Человеческие кости явно не рассчитаны на сон посреди замусоренного пола.

– Она переняла наши привычки, – заявила Колютик товарке. – Выкинула из головы всю эту человечью ерунду насчет приличий.

Я запахнула пеньюар, потуже завязала пояс и проворчала:

– Если уж явились будить меня, то могли хотя бы проявить любезность и принести нормальный завтрак.

Веточка шагнула к выходу, но я качнула головой.

– Не ты. – Я ткнула пальцем в Колютика. – Ты. Ты пойдешь.

Состроив злобную гримасу, Колютик в ту же секунду растворилась в воздухе. Веточка отвесила низкий поклон, метнув по полу шевелюрой из веток и паутины.

– Веточка, – начала я, – что это за картина висит над камином?

Физиономия гоблинки превратилась в непроницаемую маску. Из двух моих камеристок Веточка выглядела более дружелюбной, однако, несмотря на свою доброту, она не могла считаться моей подругой. И все же, кроме нее в Подземном мире поговорить было почти не с кем, а общения катастрофически не хватало. Мне страшно не хватало Кете.

– Ты ее трогала, да? – догадалась Веточка.