Елена Асеева - Сеча за Бел Свет [СИ]

— Пойдём, — сказал Былята да тронув отрока за плечо, взмахом головы позвал за собой к Рушат вратам ведущим на джариб. Борила, без промедлению, двинулси за воином, одначе скосив немногось очи у бок на престол. И ноне, во паче спокойном пребывании, тот престол не показалси ему таким величественным и тем вяще пужающим. Здоровущим— да! Блистающим, каким-то ядрёным златом и самоцветными каменьями в основном белого и червлёного цветов— да! Но не величественным. В энтом отделанном искусной резьбой и золотом престоле не было ничавось великого, а даже наобороть мнилось у нём излишество, совсем не нужное и до зела противное душе мальчишечки. А поелику Боренька расправил свои плечи и живописав на губах насмешливу улыбку поспешил за Былятой, который подойдя к Рушат вратам, унутри палат являющих усю ту же белоснежность, вжесь отворял створку. Токмо не двухстворчату посредь врат, а иную, ту коя была справу и гляделась лишь водной створкой. Воин маленечко обождав мальчонку да выпустив егось из Чандр палаты, вышел услед за ним. Спустившись униз по ступенькам, беросы ступили на джариб. Днесь ярко солнышко освещало у тот огромадный плоский пятачок града.

Лёгохонький ветерок пробегал иноредь по волосам, по крышам несравненных полканских чертогов, а опосля подымаясь увысь гнал мохнаты, белы воблака, похожие на тех, доселе никадыка не видимых мальчиком, животинок с длиннющими руками аль приплюснутыми мордами, мнившихся от игры света у ложнице. На джарибе було полно полканов, токась тяперича вони не стояли стоямя, як у прошлый раз, а зачем-то прохаживались тама. Зрелись там и мужи полканские, и бабёнки в изумительных головных уборах, и детки— жеребятки.

— Вот, дядька Былята, — прогутарил Борила, обозрев широкий джариб. — Ни чё я у них… у эвонтих полканов не уразумею… Белы чертоги — никаки не белы, а разноцветны… Лунна палата— никака не серибриста, а бела… Усё у них наперекосяк. Былята поял мальчугана за руку, и, повернув налево, направилси по джарибу прямечком ко высоким желтовато-серым чертогам с луковками заместо крыш по поверхности которых перьливаясь горели рдяные знаки Бога Купалы— со перехлёстнутыми лучами у четырёхугольнике. Асура, каковой даровал возможность творить усякие омовения и проводил обряды очищения тела, души от хворей да духовных невзгод.

— Эт оттогось…, — немного погодя ответил воин, — чё вони в усём видять не то чаво там есть.

— Эт… как не то чаво там есть? — перьспросил мальчуган старшину беросов, иде-то внутри собе чуя, чё Былята як засегда калякаеть истинну.

— Да-к… как…как… а воно как, — принялси пояснять воин, и вусмехнулси. — Ужо усех нас водинаковыми сотворил Вышня… Усем даровал тела, души… и чавось он нам бачил?… — Былята на крохотку прервалси и зыркнул глазьми на мальчишечку, оный не сводил с него взору, и, приоткрывши роть внимал той реченьке. — А бачил вон, шоб мы уважали друг дружку, чтили старость, малым давали защиту и заботу…

Любили ближних, ежели вони того достойны. Оно усё во тех законах ясно и понятно… Коли ты, Борюша, добрый отрок так и достоин любви, заботы… а коли неть… То и не вскую на тобе силы свои тратить. Не вскую о тобе и вовсе тадыличи балякать… Посему у нас… у беросов усё справедливо, и белое воно белое, а не цветастое. И ваявода, вже ты мне поверь, у нас самый сильнейший из воинов… самый мудрый вон и грамотный. Он главенствует над нашими воинами, и енто почётно место никомусь перьдать не могёть ни Орлу, никакому иному сынку…

Занеже, сперва, должон он пред народом удаль свову показать да доказать реченькой, чё править могёть, и лишь тады на Вече его ваяводой нарекуть… И не важна у нас юшка твоя… богатству… токмо человеческие достоинства главны. А туто-ва… у полканов чавось делаетси. — Былята ураз востановилси, встал осторонь него и Боренька, а воин недовольно покачивав главой, добавил, — они ж, энтов урвара и темник, за те денёчки, шо мы тут ужось так перебранились меж собой… ажно противно!.. И усё норовять не токась тобе, но и нас у ту свару втянуть, абы ежели ты не пожелаешь ту цебь принять им её перьдал. Оттавось ано Гуша выходють из ложницы не желаеть, так и жамкаеть на одере… прям свинство како. Борилка услыхав про шишугу, да на чуток представив собе тако дело, як шамающего, на одере усяку усячину, Гушу, звонко засмеялси, да лицезрея недовольно лико воина, молвил:

— Оно поневоле-то дядька Былята придётси на собе ту цебь водеть, абы они прерикатьси перьстали и Гуша из ложницы вышел.

— У то точно ты балабонишь, — согласилси воин да глянув на смеющегося мальца и сам довольно вулыбнулси. А посем указуя рукой на могутну жёлту дверь вядущу у чертоги с луковичными крышами, произнёс, — то у них таки полкански бани… Ей-ей, право молвить, вони никак у нас, посему ты шибко не дивись и не высказывай свово недольству. После энтих слов старшина беросов двинулси к указанным двухстворчатым нешироким дверям и воткрывши их ввёл унутрь Борилу.

Оно и взаправду говаривать то были не бероски баньки, а прямо-таки банны палаты, идеже отрока и воина встретили два вороно-чалых полкана, которые провели гостей у небольшу четырёхугольну со среними стенами горницу. У той палате, не дюже светлой, в каковую свет проникал чрез прозрачный слюдяной свод, до зела высокий, у рядье стояли широки скамли с ослонами, а на гладком, каменном полу покоились холсты мягкие с густоватой ворсой. В ентой горнице, як пояснил Былята, надобно було раздеватьси. Покамест мальчик сымал с собе вечи воин поведал ему, шо он и други беросы, окромя шишуги, вжесь посетили вчерась бани, а нонече усе отдыхали. И токмо Былята приметив, як скверно вядуть собя урвара и темник решил сам отвесть сюдыличи егось, то есть Борюшу, обмытьси.

Посему вон наказал Харе ноне сходють у бани и попросить уединённо времечко, абы малец мог спокойно побыть туто-ва овый… Оно як у энти палаты могуть посещать те самы полканы из первого сьсловия: боляре и служилые, а потому туто-ва засегда людно. Кадыка беросы разделись, Былята повёл мальчика у парную, коя представляла из собе какую-то округлу горницу. У неё вела небольша дверь, свёрху ж горница закрывалась ражей крышкой, чё крепилась, как гутарил воин, на цепях. Посредь той, довольно тёмной, палаты, озаряемой лишь светом нескольких светочей вставленных у стены, находилси открытый каменный очаг, отапливаемый древесными угольками, от которых ноли не шло дыма. Сторонь стенишки была вустановлена водна широка скамля, принесённа сюды нарочно для путников. Оно как полканы парились у той горнице лежмя на полу, али стоямя. У парилке Бореньке не понравилось. Вон, оченно любивший ядрёнистый пар бероских бань, дюже и не пропарилси туто-ва, да и во время парки полканы не пускали у ход веники, которыми пользовались его сродники хлестаючи разгорячённы тела да выгоняючи оттедась усяку хворьбу. Опосля парной Былята направилси у ащё водну палату, иде поместились огромны таки чаны, тазы с тёплой водой, мочалы да у плоских плошках кака-то студёнистая водыка, вельми приятно пахнущая медком. Оную студёнисту водыку наносили на мочалы и тёрли ею тело, засим окатываючи собя водичкой из глинянных черпаков паче схожих с высокими кувшинами. Мальчуган трижды обмыл тело и волосья тем, как растолковал Былята, восковым студнем, шибко натеряючи давно немыто тело ершистой мочалой, почасту крехтя и вохая от таковой услады. Ладно смыв у той горнице с собя усю запакощенность перьшли у нову четырёхугольну и дюже обширну палату, идеже стены были сподряд из зекрого, залащенного голыша. Вверху под самым потолком горницы у трёх стенах, проходили невысоки одначе долги, почти усё ширшину стенищи окошки с прозрачной слюдой, чрез кою проникал свет. Потому ента горница была до зела светлая, а поигрывающие лучи солнца по глади каменьев у стенах наполняли её чуть зримой зеленоватой дымкой.