Елена Асеева - Сеча за Бел Свет [СИ]

Посередь палаты находилси большой и глубокий водоём с прозрачной и прохладной водицей, у которой, нырнувший, мальчик шибко долго плавал. Однакось Былята, недолзе поокунавшись тама, велел Бореньке вылазить. И хотясь мальцу жаждалось понырять у воде ащё, вон усё ж смирил свои жёлания и покинул водоём, двинувшись следом за воином обряжатьси. Обаче на скамле, иде вон оставил давеча свои вечи, давно не стиранные и ужесь, ежели балякать заправду, неприятно пахнущие, ноне лёжали иные одеяния, а прежние, бероские кудый-то подевалися. Новые облачения являли из собе: тонку без рукавов и точно из струящегося холста рубаху голубого цвета; таки ж тонки штаны, легонькие один-в-один як ветерок; тёмно-синие сапоги, по поверхности каковых блёскали белые крапинки свету; ищё водни штаны паче почитай померклые и широкий пояс, токмо сыромятный, коричный, дивно обшитый золотыми, серебряными нитями да унизанный свёрху крупными ярко-голубыми самоцветными каменьями.

— О…эт чё тако? — возмущённо поспрашал мальчуган, вобращаясь к затаившему во уголках уст улыбку Быляте, который облачалси у свои прежни одёжи.

— Надевай… надевай… Борюшенька. Оно хоть и не нравитси тобе, зато чисто, — отметил воин и натянул на собе рубаху, по виду не дюже чисту, да местами штопану. — Усё равно завтры менять… оно ж на гору лезть.

— А мои вечи иде? — не столь раздражённо поспрашал мальчик.

— Ужо може Харе отнясут… може, — пояснил Былята, и, усевшись на скамлю принялси обёртывать у суконки стопы. — А може и не отнесут…

Хотя я Рама просил вечи твои не выкидать, оставить… Но они полагают, шо ты весьма бедно облачён, не по сану.

— Ужо мене эвонтов сан, — бурчливо вякнул мальчуган и зыркнув глазьми на затворённу дверь уводящу из ентих палат, словно вона была повинна у том величании, принялси одеватьси. По первости он натянул на собе рубаху, кыя была долгой и доходила, як и бероска почти до середины лядвей, затем взяв у руки штаны голубые и померклые, повертал их да обратившись к старшому беросу, спросил:

— Дядька Былята, а каки первы надёвывать? Енти? — и протянул навстречу сжатые у левой руке помёрклые. — Али евонти? — и тяперича двинул голубы сомкнутые у правой. Былята стягивающий собе стан поясом, каковой у него был также сыромятным, токмо без усяких там излишеств— золочёных нитей и каменье, бросил взор на протянутые у его направлении штаны и мотнув главой у сторону голубых, ответил:

— Первы, верно, голубы. Вони у них заместо наших потров, каки мы носим под штанами. Борилка, молча, осмотрел енти порты и муторно так-таки вздохнул.

Потомуй как до зела не любил он носють под штанами те порты, и надёвывал их лишь зимой во студёны дни, шоб не взмёрзнуть. Таки порты у беросов варганились из бела холста. А евонти порты были шибко мягонькими, на поясе они сбирались на вздержку под обшивку тонким таковым серебристым снурком. Надев на собе голубы штаны, отрок вуселси на скамлю да оглядел суконки, оные повязывались свёрху на ногу прихватывая и порты. Одначе заместо суконок, увидал лежащую на скамле схожую с чулками, исподню одёжу на ногу из чудного холста, единожды плотного и нежного. Энти чулки, напоминающие бероские вязанные из шерсти и носимые под ичегами, зрились голубоватыми, и, одевшись на ноги, подвязывались снурками около щиколотки. Померклы штаны натянутые поверх портков, приматывались к стану гашником, а обутые сапоги на голенище укреплялись кожаными ремешками. Сами сапоги чудились вельми лёгкими, невесомой была у них и высока подошва. Облачившись у вечи полканские, мальчуган поднялси на ноги и тады Былята сам повязал окрестъ его стану сыромятный пояс, каковой у беросов носили лишь старчие, да и то в основном воины, закрепив упереди мудрёну пряжку, казавшу широкий золотой трёхлапый листок с резными краями да вусеянный свёрху крохотными белыми голышами.

— Ладно? Нет… не давить? — вопросил Былята, оправляючи на мальчишечке книзу рубаху да ласковенько залощил взлахмоченны волосья на голове.

— Добре… ни чё не давить, — молвил в ответ отрок, и, склонивши главу, обозрел изумительну по упавости пряжку, потрогав ейно зернисто полотно.

— Ну, ежели не давить… тады идём шамать. Ты верно голоден? — добавил поспрашая Былята и кадыкась узрел, аки резво закивал ответствуя мальчик, осклабилси улыбкой. И абие, не мешкаючи, старшина беросов пошёл вон из палаты, иде подле дверей, неслышно, будто выйдя из стенищи, стоял замерший водин из вороно-чалых полканов, низко приклонивший стан при виде беросов да торопливо отворяющий двери.

— Аття за баню, — прогутарил полкану Боренька, проходя мимо, и в благодарность сам маненько поклонилси. От таковой нежданности слов и поклону полкан вже вовсе спужалси, да увесь задрожал як листочек на ветру от могутного дуновения.

Евойна шёрсть, на лошадином теле, покрылась зараз мжицей капелек, словно вон токмо выскочил из жаркой бероской парной. Он ничавось не скузал мальцу, лишь ащё прытче склонилси пред ним. Мальчик немножечко погодил пред полусогнутым полканом, а засим протянул руку и погладил егось недлинны, тёмны волосы с точно сёдыми прядями, отчавось ищё вроде не пожилой полкан, казалси старцем. А вороно-чалый унезапно испрямилси сице, шо рука мальчугана зависла у воздухе, и, глянув лучисто карими глазьми, с мерцающими у глубинах слёзинками, дрогнувшим гласом прошептал:

— Ах! Ваше сиятельство, да какой вы светлый и чистый отрок…

Пущай вам во всём и всегда сопутствует удача… Верно, сам великий Индра привёл вас в наши края, чтобы вы изменили наши таковые тяжкие и безрадостные жизни. Борилка вуслышал те реченьки и на миг опешил, да узрел у очах полкана диковатый испуг, будто пойманной у силки животинки. И вутак ему стало жаль ентого несчастного полкана, судя по сему, неудачно родившегося у том самом сьсловии смердов, каковым, по-видимому, тот Лунный овринг Индры окромя горести и тягостного труда ничавось не приносил. Мальчишечка хотел було спросить вороно-чалого об их многотрудной жизти, но полкан нанова приклонил свой стан пред ним, и егось сёды волосья, спав с плеч, сокрыли тако разнесчастное лицо.

— Борюша иде ты… йдём, — позвал мальца Былята, покинувший небольшу палату, служившу предбанником аль проходом да вжесь ожидающий его на джарибе. И отрок, опустив униз руку, сызнова горестно вздохнул, ащё раз обозрел вельми обиженного полкана, да сам огорчённый такой несправедливой жизтью детей Китовраса, поспешил к выходу, по пути приметив иного изогнутого вороно-чалого стоящего обок растворённой двери у предбаннике. Выйдя из банных чертогов и остановившись рядом с воином, Боренька оглядел такой волшебно-купавый град у коем было так муторно жить не токась полканам, но и ему да отметил: