Филис Каст - Солнечная воительница [litres]

Раненые Псобратья отдыхали у одного из костров по правую руку от статуи Богини. Зора видела, что они наблюдают за происходящим, но скорее осоловело, чем с тревогой или напряжением. Ничего удивительного – после макового-то чая и весеннего меда!

Остальные рассыпались на группки внутри круга и выжидающе смотрели на нее. Что-то в их лицах напомнило Зоре птенцов в гнезде, и ей пришлось подавить неподобающий случаю смех.

Ее взгляд выхватил из толпы единственного Землеступа-мужчину, и вся ее веселость разом испарилась. Джексом сидел, привалившись спиной к толстому бревну, к которому его привязал О’Брайен. Он уже пришел в себя, но был еще слаб. Он повернул к ней лицо, но в его глазах она увидела только красные отблески ночной лихорадки. Разумеется, при первой же возможности она влила в него чай, щедро сдобренный маковым молоком. Зора припомнила безнадежное выражение, застывшее в глазах Джексома, когда она молча и споро осматривала его, подмечая странные нарывы на сгибах локтей, запястьях и коленях и то, как он пытался разодрать себе кожу, хотя руки его были надежно связаны. Никогда не видела, чтобы ночная лихорадка проявлялась на коже так, как у Джексома. Нужно будет обсудить это с Мари, полистать дневник Леды, а потом…

– Жрица! Наша Жрица здесь!

Призыв Клана прогнал из головы Зоры все мысли. Она собралась с духом и начала спускаться по прохладным каменным ступеням, чувствуя, как легкий ночной бриз ласкает обнаженную кожу. Она хотела подыскать подобающее Жрице Луны одеяние – что-нибудь наподобие красивого плаща Леды, – но времени не было, а потому Зора оставила ноги голыми и надела одну лишь простую тунику с вышивкой в виде цветов и плюща, которую отыскала в родильной норе. Вдобавок к ракушкам и перьям, которыми она неизменно украшала волосы, она вплела в свою копну веточки качима, лаванды и плюща.

Зора приблизилась к статуе Богини и отвесила ей низкий поклон.

– Приветствую тебя, о Великая Мать, как Клан приветствует меня, Жрицу Луны, твою служительницу – с любовью, почтением и благодарностью.

Она выпрямилась и посмотрела на замерший в ожидании Клан. Сейчас следовало вызвать мужчин Клана – их всегда омывали первыми, чтобы облегчить их боль и обезопасить Клан.

Подавив страх, Зора подошла к Джексому. Глаза у него горели красным, по лицу струился пот. Он был грязен, от него исходил омерзительный запах; зловонное дыхание вырывалось из его груди неровными толчками, и она видела, как натянулись веревки у него на запястьях. На секунду ее охватила паника. А если он освободится? Каждый дюйм ее тела, искусанного, избитого, исцарапанного Джексомом и двумя другими Землеступами два дня назад, отзывался болью. При мысли о том, что они могли с ней сделать, если бы не Ник, к горлу подступила желчь. Они хотели меня изнасиловать. Джексом хотел меня изнасиловать. И он бы напал на нее снова. Зора прочитала это в его искаженном ненавистью лице, увидела в сероватом налете, проступившем на его потрескавшейся коже.

Тут сбоку показался факел, и к ней шагнул О’Брайен. Рослый, сильный, с ножом в руке и мрачным выражением лица он приблизился к Джексому.

Женщины Клана тоже подошли ближе. Некоторые из них держали факелы. У всех без исключения на лицах была написана мрачная решимость. И Зора поняла: пока рядом Клан, Джексом ее не тронет.

Зора расправила плечи и подняла руки, сосредоточившись на луне, которая пока еще была не видна. Но Зора была Жрицей Луны и всегда могла отыскать и призвать луну – лишь бы на небе не было солнца.

Мягкая, успокаивающая прохлада разлилась по рукам от кончиков пальцев, прогоняя серый налет, который проступал на ее коже после заката, и тоску, которая начинала туманить ей мысли.

– Мужчина Клана плетельщиков, предстань передо мной! – велела Зора.

Словно ее слова имели незримую власть над его телом, Джексом извернулся и, встав на колени, склонил голову.

Дыхание Зоры стало глубже, размереннее: вдох на четыре счета – пауза – выдох на четыре счета – повторить три раза. «О Мать-Земля, позволь мне показать, что я тебя достойна», – мысленно взмолилась она.

Зора начала произносить текст, который репетировала раз за разом последние несколько недель. Как ни странно, она выбрала то же заклинание, что использовала Леда. Изначально она не собиралась этого делать. Она думала, что Мари захочет обращаться к Клану со словами любимой мамы, но Мари отказалась, заявив, что должна подобрать собственное заклинание, потому что она была особенной Жрицей, в которой соединялись Клан и Племя, но добавила, что Леда была бы рада, если бы Зоре захотелось использовать ее заклинание.

А Зоре очень этого хотелось.

Произнося заклинание, Зора обратилась мыслями к Великой Богине, нащупывая связь с Матерью-Землей, которую ощущала с раннего детства. Через эту священную связь она потянулась к луне, все еще невидимой на сумеречном небе, – и нашла ее! Она ее чувствовала! Ее серебристое сияние ничуть не походило на болезненный серый налет на коже Землеступов, который насылал на них ночную лихорадку. Этот серебристый свет был прозрачен и чист; это была прохладная, спокойная сила, которая через омовение исцеляла Клан от тоски и беспамятства.

Ощущая, как плещется внутри нее сила луны, Зора закончила заклинание:

На заключительных словах Джексом вскинул голову и уставился на нее горящими злобой красными глазами. Не раздумывая ни секунды, Зора опустила руки и взяла в ладони его пылающее от лихорадки лицо.

– Очищаю тебя от боли, безумия и ночной лихорадки и передаю любовь великой нашей Матери-Земли.

Джексом дернулся, когда Жрица Луны пропустила через себя лунный свет и направила его в Землеступа. От его тела начало исходить яркое серебристое свечение. Время тянулось медленно. Зора сжала зубы и почувствовала, что руки начинают неметь, но запретила себе отпускать его лицо. Наконец Джексом несколько раз моргнул. Она встретила его взгляд и поняла, что снова смотрит в добрые карие глаза.

Джексом устало ей улыбнулся. Своим голосом – голосом, который смеялся над ее шутками и говорил ей, какая она особенная, какая красивая, – он сказал:

– Да благословит тебя Богиня, Жрица Луны!

После чего он облегченно вздохнул, снова откинулся на бревно, и по его щекам заструились слезы благодарности.