Шимун Врочек - Фатум. Самые темные века [сборник litres]

Мысли путались, язык шевелился с трудом. Хвала Царице-по-крови, лекарка не приставала с расспросами, не лезла с разговорами. Может, потому Томе и захотелось излить душу. Она и сама не заметила, как начала говорить. Как она исхитрилась вывести их с Дымом из ночного сонного лагеря. Что оставила за спиной, чем заплатила за побег и о чем пока не решилась сказать даже Дыму. Как они шли, путая следы, собирая в кулаки остатки сил. Как однажды чуть не попались, да и попались бы, когда б не совершеннейшее чудо.

– Это была она, – Тома жадно выпила стакан узвара, холодного и кисловатого, – кошка Царицы-по-крови. На второй день, перед самой межой было – до нее уже и рукой подать, и тут – натолкнулись на отряд. Свалились в овраг, пока не заметили, Дым сознание потерял. А я слышу – идут. Кто-то кричит: «Я их чую». Нас, значит. Я достала нож, думаю – сначала Дыма, потом себя. Уж точно хуже не будет… И вдруг что-то толкнуло в бок. Я смотрю: кошка. Огромная, песочного цвета. Глаза янтарные. И черные кисточки на ушах. Она легла и закрыла нас собой. Эти походили, походили вокруг, кричали: «Так чуял же!» Ругались страшно. Но ничего так и не увидели. И ушли. Кошка Дыма лизнула в бок, и рана кровоточить перестала. Хотя бы на время, пока снова не пошли… А как свечерело, кошка поднялась, отошла и оглянулась, сверкнула глазами. Я поняла: за собой зовет. Дым кое-как в себя пришел, мы и поползли за ней. Уж не знаю как, а вывела она нас из чужих земель.

Тома помолчала, усмехнулась.

– А Дым говорит: не было ничего. Как в овраге прятались – помнит. Как ползли к границе – помнит. А кошку не помнит. – Тома подняла взгляд на лекарку. – Ты тоже мне не веришь?

Нила смерила ее задумчивым взглядом.

– Отчего же не верю? Может, не зря ты к нам пришла, девонька. Кошки Царицы-по-крови кому попало не являются.

Тома порылась в котомке, нашла кусок холста.

– Вот все, что от нее осталось. – Она протянула Ниле несколько шерстинок песочного цвета, лекарка взяла их, понюхала. – Дым смеялся, говорил, это лошадь какая-то полиняла. А у меня, как назло, и стеклолета живого не было, чтобы ее записать. Все меньше сил, чтобы их изготавливать. Вот и сейчас…

Тома снова нащупала под рубашкой холодный потускневший стеклолет, заполненный до краев.

«Поем и сразу займусь новым», – вяло решила она.

Но после обеда Тома сумела лишь добрести до маленькой комнатушки, судя по всему, служившей Ниле гостевой, и свалиться на кровать – небольшую, но уютную. Чуть ли не самую уютную из всех, что встречались Томе в жизни.

Через миг она уже спала.

Проснулась Тома глубокой ночью.

Немного поморгала, огляделась, всматриваясь во тьму. У кровати на невысоком табурете обнаружилась глиняная кружка с чистой водой. Она жадно припала к кружке – вода лилась по подбородку, стекала на грудь, охлаждая.

Тома отставила кружку, вытерла губы.

Надо бы заняться стеклолетом.

Тома нашарила в темноте котомку – валялась у кровати. В ней, в свою очередь, нащупала холодные стеклышки, толщиной с большой палец, а длиной с мизинец, и заостренный к концу. Пока еще – прозрачные. Не так уж много осталось, скоро придется выращивать новые.

Она взяла один стеклолет, вонзила его острый край в палец, окропляя летописное стекло кровью, глубоко вздохнула… Тело, как обычно, словно молнией пронзило, голова закружилась, накатила тошнота.

Стеклолет же впитал кровь, мигнул синим – и погас. Лишь в глубине стекла запульсировала тонкая голубая жилка, но этого мало. Хватит на коротенькую запись, мгновений на пять-десять, не больше. Тома уронила руки. Она проспала с утра до ночи, но так и не набралась сил.

К тому же жутко хотелось по нужде.

Тома нащупала дверь в стене, осторожно вышла в коридор, пытаясь понять, где выход. Впрочем, все оказалось довольно легко. Вот, кажется, комната хозяйки – из-под закрытой двери льется мягкий белый свет. Не спит? Или темноту не любит? Вот – широкая комната с очагом, где уложили Дыма, а за ней уже и сени с ведром у выхода и, собственно, выход.

Дым!

Тома, забыв обо всем на свете, кинулась к топчану, на котором лежал любимый. Дым спал и дышал ровно, жар и испарина пропали. Хвала Царице-по-крови. Тома сжала ладони спящего. Вспомнился разговор после самой первой их шальной ночи.

– Со мною рядом быть опасно, – сказала она Дыму, села и прислонилась к стволу яблони, под которой они любили друг друга. – Я – летописица, а знаешь, чем мы платим за право увековечивать чужие жизни? Тем, что у нас никогда не будет своей. В полный сосуд ничего не нальешь. Я могу лишь наблюдать и сохранять на память, но не творить. Наверное, поэтому женщинам и запрещают становиться летописицами. Все, кто рядом со мной, все, кто могли бы стать частью моей жизни, либо просто уходят, либо…

Дым сгреб ее в объятия.

– Летописица, говоришь? А знаешь, кто я? Я – самый обычный боец. Встал на защиту своей земли. Вся моя жизнь – война, и каждый день, каждый час для меня, как последний. Мои сестра и братья – мертвы, друзья – либо мертвы, либо ходят по краю вместе со мной. Вот она – моя жизнь! И ты хочешь испугать меня своими стеклышками?

Тома наклонилась и поцеловала его в губы.

– Ты только вылечись, – прошептала она и бросилась наконец во двор.

На обратном пути свет из-под двери хозяйки струился уже зеленый. Тома задумалась. Похожим образом светятся стеклолеты, когда в них вдыхаешь жизнь. По-человечески вдыхаешь, в полную силу, а не так, как сегодня… Только у них сияние – синее. А огнекамни Бадса полыхают алым – словно костер горит. И крови на них больше надо…

Но такого, как сейчас, Тома еще не видела.

Сияние тем временем чуть изменилось – стало ярче, изумруднее.

«Может, она тоже летописное стекло делает, да у нее не выходит, как надо? – подумала Тома. – Сказал же староста, что Нила – невезучая. Я бы могла ей помочь…»

Тома осторожно взялась за ручку, приоткрыла дверь.

Лекарка Нила склонилась над круглым деревянным столом у окна, посередине которого стояла белая, будто соляная пирамидка. А из нее торчали продолговатые стеклышки – похожие на Томины стеклолеты, только тоньше и с более острыми краями. И светились они зеленым – мягко и ярко в то же время.

Нила, не замечая ничего вокруг, один за другим смачивала их кровью из рассеченной ладони. Ее бледное лицо, озаренное зеленым светом, казалось совершенно потусторонним. Светлые волосы разметались по плечам. Губы беззвучно шевелились.

Что же она делает?

И в этот миг за окном зашелестело. Словно по сухой земле крупные капли дождя ударили. Или града…

Нила вскинула голову, бросила взгляд в окно, а затем – мгновенно – на Тому. Гостья даже пикнуть не успела, не говоря о том, чтобы отшагнуть в темноту. Нила смерила ее взглядом.