Шимун Врочек - Фатум. Самые темные века [сборник litres]

Дым кивнул, стиснул зубы и, опираясь на Томину руку, встал. В глазах потемнело, но всего на миг.

Он сделал шаг.

Дом деревенского старосты высился над прочими и стоял, к счастью, недалеко от окраины. На него Томе с Дымом указали три старушки, устремившиеся спозаранку в храм. Глядя на бледного Дыма, зажимающего кровящую рану в боку, они нарисовали в воздухе знак Царя-по-крови и забубнили молитву.

Тома с Дымом поблагодарили бабулек и пошли к дому старосты.

– Значит, из плена сбежали вражеского? – Крупный дядька с седыми усами и кустистыми бровями, выслушав, смерил их взглядом. – Убежища желаете, значит? – Темные глаза остановились на Томе и долго ее изучали. – Слыхал я тут про одну летописицу, которая мало того что баба, так еще и никак не могла решить, кто друг, кто враг. У нас хоть и село маленькое, а стекла летописные тоже имеются.

Тома сцепила зубы.

– Не верите мне, я уйду, сейчас же, но помогите ему. Он родился в вашем краю и за него воевал. Если уж со стеклолетами дружите, должны знать.

– Нет, – прохрипел Дым, – без нее не…

– Молчи уж, горемычный, – махнул на него староста. – Будет вам убежище, пока не подлечитесь. Но – не дольше. Только вот… Вам бы лекарку хорошую, конечно… – Он потер подбородок, а взгляд стал растерянным.

– А у вас, что, лекарей нет? – насторожилась Тома.

– Да есть одна. – Староста потряс ладонью, словно струшивая мусор. – Только она того… не везет ей всегда.

– Как это?

– Да за что ни возьмется, все криво-косо выходит. С самого младенчества такая, сколько ее помнят тут все. Еще ребенком – куда ни придет, что-то да уронит. Подросла – что ни затеет, ни одно дело добром ни закончится. Вроде не бесталанна и не глупа, но нигде успеха не добилась.

– Как же она лекаркой стала?

– Дык выбор-то не велик. После того как соседние села попалили, из нашего многие сбежали. Двое лекарей поначалу держались, но когда нелюди и свою же родную деревню сожгли… Слыхали, небось?

– Угу. – Тома мрачно кивнула.

Еще бы ей не слыхать. Ее же дружок бывший и спалил.

– Так вот, тогда и вовсе люди перепугались. Если они со своими так, чего нам ждать? И поубегали.

– А как же ваш… поселок… уцелел? – еле слышно спросил Дым.

– Да сами не знаем. То ли надоело им жечь все подряд, то ли наш поселок им неинтересен, потому как и народу уже не осталось почти… Но нас не тронули. Только вот лекаркой пришлось, того, эту невезучую назначить. Хотя лечит-то она вроде и неплохо. На удивление. Никто не помер пока без воли Царя-и-Царицы. Но все одно как-то оно неспокойно… С такою…

– Невезучая так невезучая, – отрезала Тома, удобнее подставляя Дыму плечо. – Ведите.

Лекарка жила на другом конце поселка, раскинувшегося на пригорке. И Дыма до нее пришлось бы тащить волоком, не выдели им староста скрипящую телегу с пегой лошаденкой. Но даже за то недолгое время, что кобылка катила по деревне, он дважды терял сознание, приходил в себя, просил пить. Приходилось останавливаться. Один раз – у невысокого, по плечо Томе, кирпичного акведука, тянущегося по всему поселку, второй – у питавшего акведук подземного источника, около храма Царя-и-Царицы-по-крови, на вершине пригорка.

И солома на дне телеги испачкалась красным, пока доехали.

Дыма уложили на жесткий топчан, в просторной комнате с очагом. Староста быстро и тихо переговорил с лекаркой и укатил на своей лошаденке.

Не спрашивая разрешения, Тома зачерпнула из стоящего у входа ведра воды и напоила Дыма, протерла ему вспотевшее лицо, шею. Лекарка не возражала. Она тоже набрала воды – в две кастрюли, поставила одну в очаг на огонь, вторую – на тепловые камни. Заглянула в прикроватный шкафчик, достала чистые тряпицы и коробку с травами. Отобрала несколько пучков, кинула в закипающую воду. Затем выскочила во двор, вернулась с большим бархатистым листом опахальника. Промыла его, достала из шкафа флаконы с жидкостями.

Глянула на Тому, пристроившуюся на краю топчана.

– Меня Нилой зовут. Подсоби-ка.

Они вдвоем сняли с Дыма рубаху, обнажив рваную рану. Ножом его достали еще до того, как в плен угодили. Потому и угодили, собственно, – с дырой в боку не сильно-то отобьешься. В плену его не то чтобы подлечили… Но хотя бы калечить дальше не стали, когда поняли, что пленник может быть ценным, и есть надежда обменять на кого-нибудь из своих. Но три дня в бегах, без возможности передохнуть или хотя бы шаг замедлить открыли рану заново.

Нила покачала головой.

– Загноилась. Как с такой раной жив еще? Пей. – И сунула Дыму в зубы ложку с жидкостью из флакона.

Дым проглотил ее, закашлялся. Но в следующий же миг задышал ровнее и, кажется, стал засыпать.

А лекарка пошла за другим флаконом, по дороге сняла с камней кастрюлю, плотно закрыла крышкой, вторую, из очага, принесла с собой, бросив в нее камушек для охлаждения.

– А теперь отойди, – сказала она Томе.

– Я… – Тома сжала Дымову руку.

В голове не ко времени роились слова старосты о «кривой-косой невезучей».

– Не съем я его. Не мешайся.

Тома пересела с топчана на табурет.

И лекарка принялась за работу. Сначала промыла рану подостывшим отваром из кастрюли. Затем обработала резко пахнущей жидкостью из нового флакона, останавливая кровь. Острым кривым ножом сняла подгнившую плоть. Снова промыла. Прокаленной иглой зашила рану, после размяла в руках лист опахальника, приложила к шву, забинтовала. Томе показалось, что за миг до этого бархатный лист словно бы засиял мягким зеленым светом.

Дым стонал во сне, но не просыпался.

А Тома все рассматривала женщину.

Бледная, с худым лицом, светлыми волосами и почти бесцветными бровями. Одета в коричневое льняное платье и светлый фартук, из кармана которого без конца появлялись то один, то другой инструмент, пузырьки, бинты… На голове – голубенький платок.

В доме чисто. Пахнет травами, деревом и еще чем-то неуловимым.

– Теперь ждем, – сказала лекарка, закончив и укрыв Дыма тонким одеялом. – Проснется – надо отваром напоить. – Она кивнула на закрытую кастрюлю, внимательно всмотрелась в Тому. – Есть хочешь?

Тома тронула холодное стекло на груди под рубахой и поняла, что стеклолет совершенно выдохся. Заполнился до краев событиями и – она украдкой взглянула – потускнел.

– Боюсь, мне нечем расплатиться за еду. Да и за лечение, честно говоря…

Нила молча махнула рукой и пошла на кухню.

«И никто же не поверит на слово, – думала она, уплетая тощую куриную ножку с отварным картофелем, посыпанным зеленым луком, – что среди нищеты в опустевшем поселке есть добрая еда».

Новое летописное стекло оживить она не успела. Вернее, сил не хватило. Только и могла, что сидеть да держать Дыма за руку, пока лекарка еду готовила.