Дин Лейпек - Дракон должен умереть [СИ]

… как ветер, гуляющий по вершинам сосен, рассказывает им о неведомых островах, затерянных посреди океана. Как чайки рыдают на похоронах уходящего солнца, и сама вода окрашивается в цвет крови, чтобы потом стать траурно черной. Как капли дождя, разбиваясь о листья, падают на землю мириадами брызг…

… Скрип заступа о промерзшую землю…

… Гул лавины далеко в горах…

… Звон металла под кузнечным молотом…

… Звон меча…

… Гул толпы…

… Скрип гравия под сапогом…

… Шелест ветра на конце крыла…

… Свист ветра сквозь пустоту…

Здравствуй, Генри.

Кто ты?

Я — Имдагосиад. Начало.

Отпусти ее.

Не могу. Она тоже часть Начала.

Зачем она тебе?

Ты увидишь.

И он увидел. Он крикнул, один раз, потом еще и еще, потому что не мог ничего сделать, и не мог смотреть на то, что видел. Он видел…

— Генри!

Он резко открыл глаза, вырываясь из своего кошмара. Джоан сидела на стуле, белая как мел, и смотрела на Генри широко раскрытыми глазами. Он лежал на полу, а Сагр склонился над ним с видом озабоченным и раздраженным одновременно.

Генри неловко поднялся на ноги, не спуская взгляда с Джоан. Она смотрела в ответ, и он понял, что она только что видела или то же самое, или что-то очень похожее на то, что видел он. Кровь, смерть, пустоту — и собственное бессилие, как во сне, когда не можешь пошевелиться, хотя нужно бежать.

— Что это было?

Генри с трудом оторвал глаза от Джоан и повернулся к Сагру.

— А что ты видел?

— Ничего. Я видел только, как вы оба отключились почти одновременно, а потом страшно кричали. Я мог бы подумать, что вы вдвоем решили меня здорово разыграть, если бы у вас обоих в этот момент не пропал пульс.

Генри снова повернулся к Джоан. Она сидела на самом краешке стула и очень сильно дрожала.

— Сагр, мне кажется, нам обоим сейчас надо что-то очень горячительно-укрепительно-успокоительное. У тебя есть что-нибудь такое?

— Конечно. Водка.

— Джоан спит?

— Да.

— Значит, Имдагосиад? Легендарный белый дракон, который освободит всех остальных драконов?

— Так он себя назвал. У нас нет никаких причин ему верить. С другой стороны, это многое бы объяснило.

— Действительно. Очень многое. Расскажи мне, что ты видел.

— Я видел… Как она умирает у меня на руках. Только она была старше.

— Насколько старше?

— Не сильно. Лет двадцать, двадцать пять.

— И от чего она умирала?

— А это так важно?

— Важно. Смерть как-то связана с тем, что Имдагосиад должен отпустить драконов. Интересно, кстати, что он имел в виду под словом отпустить?

— Непонятно. Насколько я знаю, драконы совершенно свободны.

— Насколько я знаю, тоже. Но мы мало что знаем.

В ту ночь Джоан спала плохо. Она уснула прямо за столом почти сразу же, как Сагр напоил ее каким-то сложносочиненным отваром, и Генри отнес ее на кровать за одной из занавесок. Потом они посидели достаточно долго с Сагром, и уже когда оба собирались ложиться, Джоан с криком проснулась. Она отказалась говорить, что видела, и скоро снова уснула. Генри едва успел закрыть глаза, как его разбудил тот же крик. На этот раз Джоан пожаловалась, что ей холодно. Сагр потрогал ее лоб и тихо выругался. Снова что-то смешал и заставил Джоан выпить всю кружку, хотя та плевалась и протестовала. После этого она уже не просыпалась, но все время ворочалась, стонала и что-то говорила во сне. Сагр просидел с ней полночи, потом разбудил Генри, чтобы тот его сменил. Так они дежурили весь следующий день и всю ночь. Под утро Генри приснилось, когда он задремал, сидя на полу у ее лежанки, что король Джон сидит за своим шахматным столом, а напротив него в кресле лежит отрубленная голова самого Генри, и король печальным голосом твердит, что он же предупреждал, а голова сокрушенно моргает и время от времени говорит королю, какой ход нужно за нее сделать. Генри резко вскинулся, выныривая из этого бреда, и услышал, что дыхание Джоан изменилось. Он приподнялся и посмотрел на нее. Она лежала на боку, а не на спине, и спала хорошо и глубоко. Он пощупал ее лоб, и тот был совершенно нормальной температуры. Генри разбудил Сагра, сказал, что с Джоан все хорошо, и завалился спать.

И тогда ему приснился еще один сон, очень странный сон, смутивший настолько, что Генри было неловко даже вспоминать о этом утром. В его сне…

Но Генри не думал о нем. Неделю спустя, когда Джоан окончательно пришла в себя и он уже мог не опасаться за ее здоровье — и свою голову, — Генри уехал, и если не совсем забыл про ее существование, то по крайней мере вспоминал о ней не часто.

Не так часто, как вспоминала она о нем.

Следующий раз он приехал на день рождения Джоан. Хотя Генри догадывался, что лучшим подарком будет он сам, все-таки несколько свертков он принес, отчего праздник получился вполне праздничным, хотя и камерным. От короля пришла книга, сборник северных легенд на такой тонкой бумаге, что об ее край можно было при желании порезать палец, с золотым тиснением на мягкой коже и королевским экслибрисом на первой странице. Леди Теннесси передала Джоан летнее платье, простое, но очень изящное, с наказом носить его в теплое время года не меньше раза в неделю, «потому что женщина не должна все время ходить, как батрак». К платью прилагалась подробная рисованная инструкция, каким образом его можно выпускать и надставлять, чтобы оно продолжало расти вместе с Джоан, и Генри видел по глазам девочки, что подарок попал в точку.

Его собственный подарок был менее ценным, чем два других, и куда более невзрачным. Он отдал Джоан свой складной карманный нож, с которым пробегал все детство по горам и которым вырезал много полезных и еще больше бесполезных вещей. Джоан, однако, подарок оценила, и попросила Генри, чтобы он научил ее что-нибудь вырезать. На следующий день они очень долго просидели на теплом весеннем солнце, выстругивая кошек, собак, змей, лягушек — и драконов — из подручных кусков древесины. У Джоан были ловкие пальцы, и она быстро училась, так что последний дракончик, вырезанной целиком ею самой, получился даже лучше, чем выструганные Генри. Джоан такое занятие ужасно понравилось, и она расставила все фигурки на подоконнике маленького окошка в виде небольшой выставки. Немного погодя Джоан извлекла из этой компании своего дракончика и, несколько заминаясь, спросила у Генри, не хотел бы он взять его с собой. Генри приял подарок со всей серьезностью и положил в нагрудный карман, где носил только самые ценные вещи — и письма любимых женщин. Сейчас карман был пуст, и когда две недели спустя Генри спускался с гор, ему казалось, что дракончик слегка впивается в него когтями при каждом шаге.