Дин Лейпек - Дракон должен умереть [СИ]

Но многие, многие матери были оставлены ими далеко позади, в какой-нибудь глухой и заброшенной деревне, не имея никаких известей о любимом сыне и истово молящиеся в ночи о его возвращении домой.

Рожденная до брака дочь тоже обладала своими, пусть и более скромными привилегиями. В отличие от других дочерей, она имела права отказаться от любого брака, даже если уже родила сама, и оставаться в семье матери столько, сколько захочет. Обычно такие дочери были очень тесно связаны со своей матерью, и, даже выйдя замуж, много времени и сил уделяли помощи и заботе о той. Именно поэтому первая дочь была всегда желаннее сына — она использовала свою свободу, чтобы остаться с матерью, а не покинуть ее.

Олав, старший сын Ингрид, ушел из дома, как только ему стукнуло шестнадцать. В этих краях он уже считался мужчиной и был таковым во всем, что требовали от него родная деревня и родное ремесло. Но он хотел большего. Его настоящий отец не отказался от него — он погиб за несколько недель до его рождения, оставив на лице Ингрид на всегда глубокую вертикальную морщину между бровями, не разглаживающуюся никогда. Олав, принадлежащий к этому миру ее скорби и тоски, а не к миру спокойной размеренной жизни с отчимом, отчаянно хотел вырваться из него — и потому еще в детстве решил уйти из дома, как только станет достаточно взрослым. Ингрид знала об этом — но не возражала, не потому что не могла, а потому, что не хотела. Ей казалось, что с Олавом уйдет последняя, слабая, неискоренимая боль. Но то, что нам кажется — лишь призраки наших мыслей. Она думала лишь о том, чтобы боль ушла — она не догадывалась о том, что на ее место придет новая. Морщина залегла глубже.

Хуже всего было то, что Кэйя — единственная дочь в семье, — была привязана к Олаву больше, чем к своим родным братьям. Было ли дело в том, что он был чуть чутче их, как был чутче его отец, или просто в том, что он был самым старшим и самым мудрым из всех — но девочка скучала по нему чуть ли ни так же сильно, как и его мать, ждала его каждый день из моря и каждый день расстраивалась, когда он не возвращался. Сейчас, спустя полгода, она уже не бросалась всякий раз к морю при виде лодок, но Ингрид видела разочарование на ее личике каждый раз, когда Олава не было среди рыбаков.

До того дня, как к ним не пришла Джоан.

— Ты заменила ей Олава, — тихо сказала Ингрид. — За это я буду кормить и одевать тебя, обогревать и защищать ровно столько, сколько ты этого захочешь. Но ни днем дольше. Ты имеешь право уйти, когда пожелаешь. Только предупреди Кэйю, как следует. Олав решил, что лучше не прощаться. Но он был не прав. Всегда лучше прощаться.

Джоан медленно кивнула и вышла на улицу, не говоря ни слова. Был вечер, с моря дул ветер, кидавший в лицо мелкий песок. Джоан села на краю дюны, как садилась уже много дней подряд, и застыла в абсолютной неподвижности. Этим умением она овладела в совершенстве — застывать.

Она заслышала топот ног, визг и писк задолго до того, как дети показались на пляже далеко слева. Пришлось встать и спуститься на берег — она знала, что Кэйя все равно потребует от нее идти играть. Дети подбежали, закрутились вокруг нее, как чайки вокруг выступающих над водой скал. Кэйя, как обычно, уткнулась в ноги, но общая игра была слишком интересной, и она тоже закрутилась вместе со всеми, и крутилась до тех пор, пока Джоан не взяла ее за руку и не повела домой.

— У тебя есть для меня подарок? — спросила Кэйя бесхитростно и совершенно бескорыстно.

Джоан слегка улыбнулась и покачала головой.

— Нет. Но я надеюсь сделать тебе самый лучший подарок.

— Какой? — пискнула Кэйя возбужденно.

— Увидишь.

Она стояла и смотрела, как набегающие волны растекаются жидким золотом по мокрому песку, изредка касаясь ее босых ступней мимолетным холодом. Солнце уже медленно опускалось в воду — куда правее, чем в тот раз, когда Джоан впервые наблюдала, как оно садится в море. Но и тогда, и сейчас в движении светила была неотвратимая медлительность, величие предопределенности.

Солнце всегда будет садиться в эти воды. Все закончится, песок превратится в пыль, камни станут новым песком — и все равно волны будут жадно ждать, когда красный диск растворится на их поверхности, растекаясь последним неверным теплом по холодной глади…

«Глупости, — подумала Джоан, прерывая саму себя. — Когда пасмурно, ничего нигде не растекается. Темнеет — и все».

Она вздохнула, распрямила плечи и попробовала сосредоточиться.

Так, как учил Сагр.

Сосредоточиться — и одновременно отпустить свои мысли. Потянуться следом за умирающим солнцем, над бесконечной темнеющей водой, и там, за тысячу миль от берега, услышать…

… как воздух застывает над морем бесконечной толщей ночной тишины…

…как тяжело вздыхают киты, на мгновение протекая над волнами темным всплеском плоти…

…как колышутся на глубине водоросли, пропуская сквозь себя серебристые косяки рыб…

Johaneth.

Голос дракона зазвенел в голове, распадаясь на сотни смыслов и значений. Джоан вздрогнула, инстинктивно пытаясь спрятаться от этого многозвучия. Ей понадобилось усилие воли, чтобы не ослабить концентрации и не разрушить связь.

«Мне нужна твоя помощь».

Плохо. Ей плохо давалась речь драконов. Каждое слово звучало грубо, топорно, однозначно.

Но дракон как будто и не заметил этого. Джоан могла ошибаться, но ей показалось, что в его сознании она почувствовала… дружелюбие?

Я слушаю тебя, Последняя.

И снова она не смогла сразу даже понять, что он говорил. Там было и согласие, и интерес, и знание, о чем она хочет просить, и понимание, что ей нужно сказать это самой.

Джоан сжала зубы. Сосредоточиться. Ее просьба многогранна — у нее может быть тысяча возможных последствий. Тысячи сущностей одного решения. Ее — и его решения.

Это уже две тысячи, усмехнулась про себя Джоан — и почувствовала, как теперь вздрогнул дракон.

«Драконы не любят шуток», — вспомнила она. И сразу думать стало проще.

«Я хочу научиться превращаться. Ты должен помочь мне».

Вздох, тяжелый вздох отяжелевшего вечного сознания. Мысли дракона закрутились вокруг, прошелестели по песку тихой поземкой, всколыхнули усталые волны.

Тебе не нужно учиться. Ты уже это умеешь.

«Но я не знаю, как!»

Знаешь. Вспоминай. Почему ты превращалась до этого?

Она вздрогнула. И впервые не отшатнулась от многообразия значений, а потянулась за ними, пытаясь укрыться, спрятаться, не позволить себе понять, о чем он говорил.

О ком он говорил.

Мысли дракона крутились тихим настойчивым вихрем, нашептывая одно и тоже, одно и тоже, одно и тоже…

Имя.

Другого способа нет, прошелестел дракон.