Дин Лейпек - Это все придумали люди [СИ]

— А ты не рада?

— Нет, почему, — она снова пожала плечами и отвернулась, чтобы наполнить фильтр. — Я всегда тебе рада. Ты, правда, появляешься не чаще, чем раз в пару месяцев — но у вас с Алисой интересная и насыщенная жизнь. Я все понимаю.

Я вдруг увидел, что кувшин в ее руке дрожит и прыгает. Она поставила его на дно мойки, подождала и выключила воду. Но обратно ко мне не повернулась.

— Маша. Ты чего? — спросил я растерянно, потому что совершенно не понимал, что происходит. Я же просто хотел поговорить с ней. И вообще, это же она решила родить ребенка неизвестно от кого. Кто ее просил это делать? Я точно не просил.

— Ничего, — она выпрямила свою узкую спину и тряхнула буйной гривой. — Прости. Я просто устала. Чай будешь?

— Буду, — ответил я машинально.

Она кивнула и взяла из шкафа заварку. Я опомнился и встал, чтобы достать чашки. Когда я потянулся поверх ее головы к сушке, Машка тихо шмыгнула носом.

Я поставил чашки обратно.

— Маша?

Она снова тряхнула головой и попробовала отвернуться, но я был выше, быстрее и вообще в ее кухне особенно некуда было деться. Она тут же опустила голову, пряча от меня свое лицо, и мне пришлось сделать так, как обычно поступают сильные и решительные мужчины, то есть поднять ее голову за подбородок. Всегда ненавидел этот жест. Мне казалось, мой брат должен был делать именно так.

— Что с тобой?

У нее тряслись губы.

— Я устала, — повторила она и опять попыталась отвернуться, и мне опять пришлось изображать из себя сильного и решительного мужчину.

Какое там. Я вообще не представлял, что с ней делать. Я не знаю, что делать с женщинами, когда они плачут. Жалеть? Утешать?

— Машка, — начал я неуверенно и не очень убедительно. — Все же хорошо. У тебя есть мама, у тебя есть твое чудо…

Судя по всему, начало было совершенно неправильным, потому что она скривилась так, как будто я ее ударил.

— Чудо! — почти взвизгнула она. — Вот именно, чудо! Тебя никогда не удивляло, что я не называю свою дочь по имени?

Я вздрогнул. Я вообще никогда про это не думал.

— А знаешь, почему? — теперь Машка уже не отворачивалась и смотрела на меня снизу-вверх, зло и решительно. — Потому что у нее нет имени! Мне уже звонят из опеки и спрашивают: «Почему вы до сих пор не зарегистрировали своего ребенка?», а я не могу ее зарегистрировать! Потому что не могу пойти и записать в графе «отчество» — «Михайловна», а никакое другое отчество тоже дать ей не могу! Я не могу дать ей имя, потому что как? Как мне думать про имя? Аглая, отличное имя Аглая! Аглая Михайловна звучит замечательно!

Рядом со мной чайник кипел и плевался.

— Аглая Михайловна звучит замечательно, — медленно повторил я.

Чайник щелкнул и выключился. Машка наклонилась, уперлась локтями в столешницу и спрятала лицо в ладонях.

— Уйди, Мишка, — пробормотала она невнятно. — Просто исчезни, пожалуйста.

В этот момент из дальней комнаты донесся громкий плач. Машка резко выдохнула, развернулась и быстро ушла из кухни. Плач доносился еще довольно долго, потом все стихло, но Машка так и не вернулась. Я заставил себя отлепиться от столешницы и тихонько прошел вглубь квартиры.

Они лежали рядышком посреди большой двуспальной кровати, занимавшей почти всю комнату, Машка — подогнув колени почти к самому подбородку, а Аглая Михайловна — беспокойной звездой, запустив одну руку в вырез расстегнутой Машкиной рубашки. Окно осталось открытым, в комнате стало холодно.

Я поднял с пола плед, стряхнул с него ворох игрушек и осторожно укрыл Машку и Аглаю Михайловну. Машка сильнее свернулась, Аглая Михайловна никак не отреагировала. Вернувшись на кухню, я сделал себе чай и сел за стол. Часы тихонько тикали, я периодически осторожно отпивал из кружки и смотрел прямо перед собой.

Через час щелкнул замок, в прихожей тихо зашуршало, и в дверном проеме возникла Лизавета. Заметив меня, она не очень удивилась, и только спросила хорошо поставленным мягким шепотом:

— Спят?

— Спят, — кивнул я.

Лизавета справилась, не надо ли меня накормить. Я покачал головой. Она ушла из кухни, но через некоторое время вернулась обратно.

— Я думаю, — заметила она тихо, — Маша уже не встанет до утра.

Я кивнул.

— Могу я остаться здесь? — спросил я осторожно.

— Михаил, — Лизавета посмотрела на меня строго, — вы собираетесь здесь спать?

— Нет. Я собираюсь здесь не спать.

Она смотрела на меня, долго и внимательно.

— Хорошо, — наконец согласилась Лизавета. — Только не шумите.

Я кивнул.

Сильные и решительные мужчины проводят бессонную ночь на кухне, выкуривая сигарету за сигаретой, и вместе с дымом наполняют воздух собственными переживаниями.

Ну а я что? Я так и не научился курить.

Поэтому я просто всю ночь пил чай.

Под самое утро я все-таки задремал ненадолго прямо за столом, и проснулся от звука бегущей воды. Зашумел чайник. Я открыл глаза и поднял голову, с трудом пытаясь распрямить затекшую шею. Аглая Михайловна следила за мной из своего стульчика сосредоточенно и серьезно.

— Я же просила тебя уйти, — сказала Машка бесцветным, серым голосом, под цвет облаков за окном. На ней была все та же клетчатая рубашка, что и вчера, волосы убраны в хвост, и ее руки спокойными уверенными движениями готовили для ребенка кашу. Лицо выглядело усталым и равнодушным.

— Просила, — согласился я хрипло. Как это обычно бывает в таких случаях, утром бессонная ночь стала казаться большой ошибкой.

Машка больше не обращала на меня внимания, поэтому я поднялся и пошел в ванную. Из зеркала на меня посмотрело хмурое бледное лицо. Почему-то в этот момент мне вспомнился брат, и то, каким совершенно неповторимым движением он всегда поднимал голову, прежде чем посмотреть на человека и поздороваться.

Интересно, подумал я несколько отстраненно из тумана собственной невыспанности, что сейчас происходит в нашей квартире?

Нет. Наверное, я не хочу этого знать.

И вообще, у меня все и тут достаточно интересно. Более чем.

На кухне Машка с невозмутимой настойчивостью кормила Аглаю Михайловну, каким-то непостижимым образом не открывая рот всякий раз, когда подносила ложку к ребенку. Я посмотрел на часы. Полвосьмого. У меня еще оставалось время, даже с учетом того, что нужно было заскочить домой за ноутбуком.

— Если ты голодный, то корми себя сам, — ровно заметила Машка, не сводя взгляда с ложки.

Я не сдвинулся с места и продолжал смотреть на нее. Еще десять ложек она успешно игнорировала меня, потом подняла глаза. Они были карими, теплыми и настороженными.

— Почему ты мне соврала? — спросил я тихо.

Машка слегка усмехнулась и тряхнула головой.

— А почему ты мне так легко поверил?