Марк Сэнд - Горная худра

— Хорошо, — сказала. — Пойду за тебя.

Улыбнулся человек.

— Что ж, — ответил, — проходи в дом, эту ночь под крышей проведёшь. Утром в церковь тебя поведу. Как обвенчает нас священник, так отпущу твоего отца.

Перешагнула Гулла порог. Ступили её ноги на выструганное мёртвое дерево.

Хозяин хутора в сторону шагнул, снял с лавки покрывало, протянул Гулле:

— На вот, прикрой наготу свою.

Гулла взяла тканое полотно, в руках его повертела, посмотрела на жениха с недоумением:

— Что я сделать должна?

— На себя накинь, — терпеливо проговорил тот, — укутайся.

Видя, что Гулла не понимает, он сам накинул ей на плечи покрывало. Незнакомо показалось коже прикосновение тканого полотна.

Тут скрипнула лестница: сверху в комнату спустилась женщина такой удивительной красоты, что у Гуллы дыхание перехватило. Как этот человек на неё вообще внимание обратил, если с ним в одном доме такая красавица живёт?

Мужчина, впрочем, смотрел на спустившуюся, как на лавку в избе смотрят: лавка и лавка, чем тут любоваться? Гулле даже показалось, что во взгляде его теплоты вовсе не было.

— Здорова же ты спать, Гри, — сказал он. — Уж сколько шумим.

— Я вперёд тебя лезть не хотела, — потупила та взгляд.

— Смотри вот, — он легонько подтолкнул Гуллу по направлению к женщине, — невеста моя. Завтра обвенчаемся. Уложи её спать, одежду собери какую-никакую, проследи, чтобы всё как надо было. Она порядков наших не знает.

— Финн… — та, которую назвали Гри, посмотрела на Гуллу чуть не с испугом. — Финн, у неё же хвост!

Гулла застенчиво поджала волокущийся по полу хвост.

— Ничего, — махнул рукой её жених, — как обвенчаемся, отвалится. Делай, что я сказал.

Неслышно вздохнув, Гри подошла к худре. Была она выше её, почти с самого Финна ростом, так что Гулла рядом с ней себя совсем неказистой чувствовала. Сразу видно, у кого тут стать и сила, а кто былиночка невзрачная.

— Пойдём, что ли, — тронула Гри её за плечо. И Гулла послушно последовала за ней.

Братом и сестрой оказались Финн и Гри. Кроме них двоих, было тут четыре работника, а осенью Финн ещё людей нанимал. Хозяин он был толковый, работящий, знал многое, так что Гуллу за ним, несомненно, ждала счастливая жизнь. Всё это Гулле рассказала Гри. Опасаться худры она быстро перестала и в меру сил своих старалась помочь ей освоиться. Для Гуллы ведь всё в новинку было. Что спать в ночной рубашке и под одеялом положено, как волосы укладывать, где умываться. Наверху оказался целый сундук с женской одеждой, и многая Гулле как раз впору пришлась.

— Матери нашей, — скупо объяснила Гри. Сама она в эти платья не втиснулась бы.

Свадебное платье Гуллы тоже раньше принадлежало матери Финна. Белое с красной вышивкой по подолу: наденешь — сожмёт сердце железная рука, потеряют ноги былую лёгкость. Красная шерстяная нить людям душу к телу привязывает, а нелюдь просто по рукам и ногам вяжет. Ох, вынести бы Гулле церковное венчание, колокольный звон!

Гри в платье нелепо смотрелась, куда больше ей пошли бы штаны да вышитая рубашка, в каких Финн вышел. А лучше всего — без одежды вовсе; зачем люди тело своё тканью покрывают, Гулла не понимала. Но её дело здесь не спрашивать, а слушаться, так что смолчала, шла покорно, куда скажут, делала, что велят. Перешёптывания людей, бубнёж священника — всё для неё в ровный гул сливалось. Так, бывало, гудели корни гор, но уже никогда Гулле этого не услышать.

Вот надел ей Финн кольцо на палец — и будто разом оглохла и ослепла Гулла. Молчаливы камни, молчаливы деревья, не поёт трава, не поёт металл. Всю её силу сковал человек и отнял. Да и сама Гулла как человек стала: пропал и хвост, и шёрстка на ногах. И силы ей как человеку отмерено, не больше: ни через забор прыгнуть, ни дерево из земли выворотить.

— Гизелой буду звать тебя, — сказал жене довольный Финн, и склонила она голову, соглашаясь с новым именем.

Как вернулись из церкви, Финн сразу к амбару отправился. Снял засов-крест, красную нить разомкнул, прутья орешника повыдергал. Вывел старого Мьона на свет.

— Видишь, — говорит Гизеле, — что обещал тебе, то выполняю.

Снял с шеи цверда ореховый крест, с рук его путы снял.

— Иди, — говорит, — да впредь на дороге мне не попадайся.

Глянул тоскливо Мьон на дочь, но что тут сделаешь, когда силён ведун, да солнце в небе высоко, да колокольный звон от церкви доносится. Повернулся он и поскакал в лес. Осталась Гизела одна.

Финн крест за пазуху спрятал, улыбнулся широко, прижал Гизелу к сердцу:

— Заживём мы с тобой теперь, жёнушка!..

Что ж, и она ему улыбнулась.

Учиться Гизеле многому пришлось. Никаких ведь дел она домашних не знала, ничего по хозяйству не умела. Свалилось это всё на Гри. Та у брата в хозяйстве двойную лямку тянула: и за домом следила, и в поле работала наравне с работниками. Не любил Финн сестры. Никогда доброго слова ей не скажет, всё покрикивает да поручения даёт. Едва Гри с одним делом справится, как у Финна уже другое наготове. А если оплошает Гри, так у Финна и тумаки недалеко. Гри всё терпела, ни разу брату не возразила. Гизела смотрела на это, и гнев её брал от того, как муж её с сестрой обращается. Так бы и высказала ему всё — да робела сильно.

С самой-то Гизелой Финн ласков был, ни разу не замахнулся даже. Домашней работы сильно с неё не спрашивал, с ярмарки обновки привозил. Не могла на него Гизела пожаловаться. Только тоска её тут заедала. Вроде и привыкла уже среди людей жить, правила соблюдать человечьи, в церковь каждое воскресенье ходила, как положено, — а иногда бывали такие дни, что хоть в омут головой. Была же она когда-то свободной. В такое время она старалась Финну на глаза не попадаться. Знала: не понравится это мужу. Её ругать не станет, так на Гри сорвётся, а её-то вины в том и вовсе нет.

— Под горами, — рассказывала она Гри, — жилы рудные вьются, камни цветные в гнёздах сидят, и у всякого голос наособицу: прислушаешься — поёт земля! Можно их наружу выкликать, можно, наоборот, в дальнюю глубь увести. Есть реки с чёрной водой под корнями гор, есть озёра огненные. В огненных озёрах змеи крылатые живут, каждая чешуйка своим огнём горит…

— Скучаешь ты по дому, — вздыхала Гри. Тогда Гизела утыкалась ей в плечо и плакала, а Гри обнимала её и гладила по золотым волосам. Сильные объятия были у неё, чуть не крепче Финновых.

— За что тебя Финн не любит? — спрашивала Гизела.

— А что меня любить? — пожимала плечами Гри. — Видишь сама, какая я: некрасивая, нелепая, люди надо мной смеются, мужиком в юбке за глаза обзывают. Позорю я брата только. Да и глупа; он, видишь, человек учёный, а я и имя-то своё писать не научилась, крестиком подписываюсь.

— Это ты-то некрасивая?! — поразилась Гизела. — Да краше тебя в округе никого нет, ты войдёшь — словно мгла ночная на землю опустится. Даже в горах, среди бывшей родни своей, не видела я никого подобного тебе.