Энтони Варенберг - Рыжая Соня и Осенняя Луна

На Совете он скажет все, что ему будет вложено в уста. А Туорг встанет во главе всей армии Немедии.

Самым замечательным явилось то, что и сам Аргеваль охотно поддержал игру. Осыпать почестями одного, чтобы расположить к себе сердца многих, что могло быть удачнее? Зная о завидной судьбе Аггу, каждый воин в душе может поставить себя на его место и свято верить, что любой защитник Немедии ценен –для короля. Это поднимет общий боевой дух армии. Совсем неплохая затея.

Казалось, все было рассчитано до мелочей. Вот только в безупречный план в самый неподходящий момент вклинилась досадная, непредвиденная случайность. Избранный на роль героя мальчишка оказался при смерти. Ни с того, ни с сего он потерял сознание и бился в конвульсиях на полу, изо рта у него текла кровавая пена, и казалось, он вот-вот отдаст концы.

— Что мне делать? — встревоженно воскликнул Туорг. — Если он умрет, я потеряю слишком много!

— Прекрати панику, — презрительно бросила Ликенион, окатив супруга ледяным взглядом прекрасных, чуть раскосых глаз и, растолкав бестолково суетившихся вокруг лежащего на полу юноши слуг, сама склонилась над ним. — Дайте мне нож, недоумки! Быстрее! Если он откусит себе язык, я прикажу отрезать вам самим кое-что лишнее!

Кто-то поспешно протянул ей кинжал в кожаных ножнах. Разжав зубы Аггу, женщина хладнокровно всунула между ними этот предмет и велела перенести тело юноши в собственные покои.

— Закройте окна, задуйте все свечи вокруг него, — деловито распорядилась она. — Ему нужна темнота и тишина, тогда он вскоре очнется. Я прежде видела подобные вещи и знаю, что делать. Пошли все вон, оставьте нас!

Она положила свою ладонь на лоб Аггу. Вскоре юноша, действительно, затих и открыл глаза.

— Призраки… воины-призраки, — пробормотал он. — Прокаженный позвал их. Прокаженный с золотыми очами! — выкрикнул Аггу, а потом его речь опять сделалась почти бессвязной.

— Архалук, — бредил он, — я расскажу правду, они не смогут так дешево меня купить… я найду прокаженного…

Он замолчал, и спустя некоторое время почти осмысленно посмотрел на Ликенион воспаленными, в багровых прожилках лопнувших от нечеловеческого напряжения сосудов, глазами.

— Кто ты?

— Я жена Туорга, твоего друга, князь Аггу, — мягко напомнила она.

— Он мне не друг! Туорг — проклятый предатель. Он продавал оружие пиктам… был с ними в сговоре, когда они напали на нас! Форт бы не выстоял, если бы не призраки! Они сражались на нашей стороне и были неуязвимы для пиктских стрел!

— Конечно же нет, князь Аггу, — покачала головой Ликенион. — Все, о чем ты говоришь, тебе только привиделось. Ты тяжело болен. Очень тяжело.

— У меня голова вот-вот разлетится на части,

— признался он.

— Я тебе помогу, и с тобой ничего не случится, — заверила женщина. — Не сомневайся, — она раздвинула губы в одной из самых чарующих своих улыбок, и Аггу замер, не в силах отвести от нее глаз. — А потом ты расскажешь мне обо всех кошмарах, которые тебе мерещатся, — добавила она. — Не так ли, малыш?..

Она была стара, очень стара. Вряд ли кто-то взялся бы правильно определить ее возраст, а сама Кейулани говорила, будто не помнит, когда и где родилась. Даже в сильную жару она заворачивалась в длинные темные бесформенные одежды, наверное потому, что дряхлые хрупкие кости вечно искали и не могли найти тепла, а испещренное морщинами, обветренное лицо, словно выдубленное вихрями долгих зим, скрывала под низко надвинутым платком.

Но у нее еще были силы… о, были! Может, кто-то и отвернулся бы в брезгливой неприязни, случайно столкнувшись с этим воплощением старости и досадным напоминанием себе о том, что ждет его самого в будущем, но те, с кем рядом она находилась, испытывали к Кейулани благодарность, а не отвращение.

Она обитала в нижних строениях Килвы, огромного амфитеатра Бельверуса, почти всегда в полутьме и сырости, словно какое-то ночное животное. Вероятно, у Кейулани был когда-то, возможно, даже и теперь, другой дом, но об этом никому не было известно. Ее постоянной обителью стала Килва. После каждого боя гладиаторов Кей оказывалась рядом с теми, кто был ранен, изувечен или убит на арене. Глаза последних она закрывала своими руками и готовила безжизненные тела к погребению, ибо зачастую у несчастных не было в Бельверусе ни единой души, способной позаботиться о них, а подчас даже имен не имелось, только прозвища, под которыми они выходили на арену.

Кроме того, на долю Кейулани выпадало и все остальное — душераздирающие вопли и стоны раненых, кровь, переломанные кости, выбитые и выдавленные глаза…

Требовалось обладать немалым мужеством и милосердием, чтобы изо дня в день, из года в год, не ожидая никакой награды, являться в эту юдоль скорби и безропотно делать свое дело знахарки и врачевательницы.

Покрытые коричневыми пятнами руки Кейулани творили чудеса. Считалось, что ее появление — хороший знак, если она взялась ходить за раненым, он не умрет, и те, кто оказывался в ее руках, звали ее просто: Мать. На разных языках и наречиях, ибо она не делала никаких различий меж теми, кого старалась спасти, звучало это слово, обращенное к старой Кейулани.

Но вне пределов Килвы она никогда не оказывала помощь кому бы то ни было. Кейулани считала своим долгом спасать только бойцов, пострадавших на арене. Мир, лежащий вне сырых и мрачных подземелий театра, не имел к ней никакого отношения, хотя слава об удивительной знахарке шла по всему Бельверусу. Кейулани нельзя было ни купить, ни запугать: к золоту она была безразлична, а смерти не боялась. В конце концов, ее оставили в покое, предоставив заниматься лишь тем, что она сама для себя избрала.

Поэтому Кейулани испытала некоторую досаду, когда к ней приблизился очередной проситель. Она только-только ненадолго выползла из подвального помещения под предутренний свет, озаривший пустые и безмолвные в этот час трибуны, и сидела, прищурившись и часто моргая, сложив руки на коленях — так она отдыхала, уносясь мыслями куда-то очень далеко, когда тот человек подошел к ней и спросил:

— Ты — Кей, знаменитая врачевательница?

Мать не удостоила его даже поворотом головы. Она все слышала, но отвечать не хотела.

— Послушай, — продолжал он, — я знаю, ты никогда не соглашаешься взглянуть на тех, кто не является гладиатором. Но на этот раз дело очень серьезное, речь идет о человеке, чрезвычайно знатном, и в то же время он воин, раненый в бою, и он умирает. Говорят, ты способна совершать почти невозможное. А я передаю тебе нижайшую просьбу военачальника Туорга, он так и велел сказать. Жизнь воина очень важна для всех. Если ты откажешься, меня могут казнить.

Он замолчал, ожидая ответа. Мать не изменила позы, не пошевельнулась, не раскрыла рта.