Беттина Белитц - Поцелуй шипов

— Не потому что я аккуратная, а потому что хотела, чтобы он навестил меня или позвонил, — призналась я подавленно.

— Ты написала Елизавета Фюрхтеготт-Штурм.

— Хм, — сказала я смущённо. Да, так я и написала, в надежде, что двойное имя произведёт на него впечатление и пробудит любопытство. Фюрхтеготт-Штурм в конце концов звучало авторитетно и важно. Но именно это и стало моей удачей — моя подростковая попытка привлечь его внимание. Только поэтому Морфий смог догадаться, что случилось, а я смогла наконец освободиться от моего проклятия под именем Гриша.

Я глубоко вздохнула и выпрямилась. Оказывается, всё по-другому, чем я думала, но это всё объясняет. И я не виновата; во многих других вещах я провинилась, но не в этом пункте. Морфий отпустил мои руки.

— Тогда скажи мне ещё одно. Как, ради всего святого, ты говоришь по телефону? Я в этой чёртовой, рыбацкой пещере ещё не видела стационарной, телефонной розетки.

Морфий расхохотался, почти как женщина, и ударил себе по ляжке, настолько обычный жест, что я присоединилась к его смеху.

— Разговор по телефону — это отвратительное изобретение. Я его ненавижу. Твой отец научил меня. Он терпеливый человек, но боюсь, во время его уроков, я довёл его до крайности.

— Он был терпеливым человеком, — поправила я. Мой смех затих. Морфий провёл рукой по моей щеке. Было такое ощущение, словно это папа. Именно так папа всегда прикасался ко мне, когда я грустила.

— Он есть. Кто чувствует, никогда не исчезает. Он есть. Всегда, когда ты будешь думать, что не можешь без него жить, что не справляешься, возвращайся в мою пещеру и я снова докажу тебе это.

— Хорошо, — задыхаясь пробормотала я. — И ты это можешь?

— Могу. Он попросил меня похитить её у него и сохранить. Для его детей. Чтобы я мог позволить им почувствовать, как только это будет необходимо.

— Её?

— Его любовь. У него её было много. Очень много.

Я не сопротивлялась, когда он обнял меня. Положила голову на его плечо, так что почувствовала его круглые, мягкие груди возле моей. Это мне не помешало, даже не смутило. У Морфия больше не было сексуальности. Как однажды сказал Колин? С годами она теряет большую часть своего очарования. А у Морфия это были тысячелетия.

— Что же мне теперь делать? — спросила я. — Что я могу?

Я оставила после себя одни развалины и меня застрелит собственное оружие, как только я вступлю на них. Анжело не примет моё решение. Ему даже нельзя о нём узнать.

Морфий немного отодвинул меня, чтобы развязать ленту, сдерживающую мои волосы и вновь заплести их твёрдыми, уверенными движениями. Потом повернул к себе, так чтобы я могла смотреть ему в глаза.

— Тебе нельзя сейчас строить планы и следовать им, а также ни в коем случае записывать их. Планы опасны. Он может читать твои мысли. Но скорее всего в его присутствие ты больше не сможешь думать. И всё же: никаких планов. Они тебя выдадут.

Я покачала головой. Не строить никаких планов? Совсем никаких? Моим испытанным спасением, всегда было придумать план, даже если он совсем глупый. Строить планы казалось мне мудрым и благоразумным решением. Но как раз в течение проведённого времени с Анжело я начала с презрением и пренебрежением смотреть на концы всех планов. Теперь мне была знакома другая сторона.

— Позволь проявиться своим чувствам, даже если они собьют тебя с толку, — продолжил Морфий. — Прислушивайся к своей интуиции. Только она сможет тебя спасти. Доверяй при этом тем, кто тебя любит.

— Меня больше никто не любит, — ответила я сухо. Меня больше невозможно любить. Я потерпела неудачу во всех отношениях. Кто может упрекнуть их в том, что они больше меня не любят?

— О нет, тебя любят. В противном случае ты не оказалась бы здесь. Теперь поспи, моё дитя, поспи. Завтра корабль отвезёт тебя назад в Италию. Теперь же тебе нужно поспать.

Ещё прежде, чем он накрыл меня своим белым одеянием, глаза закрылись, не смотря на тысячу оставшихся без ответа вопросов. Я увидела Гришу, как он сидит на каменном заборчике на краю острова, порывы ветра обдувают его непослушные волосы, а возле ног дремлют кошки, и читает моё письмо. Потом солнце село, и из-за темноты буквы перед его глазами стали неясными.

Мы принадлежали друг другу, вечно твоя, вечно мой, вечно наш.

Но мы никогда не полюбим друг друга.

«Я не справлюсь, никакого шанса», думала я, когда небольшой, но хорошо моторизованный, рыбацкий катер отчалил на рассвете из порта Аммуди и палубные доски под ногами начали вибрировать. Не иметь никакого плана и всё-таки остановить то, что уже началось? Даже с планом эта задача казалась бы безнадёжной, намного безнадёжнее, чем наш сложный манёвр по уничтожению Францёза и убийство Тессы. Я в любом случае не могла вспомнить, что именно мы сделали, чтобы убить Тессу; знаю только, что она в какой-то момент оказалась в нашей гостиной, больше не демон, а древняя, больная женщина, и я поставила ей укол. Всё что случилось до этого, растворилось в тумане моих потерянных воспоминаний.

Уже только поэтому убийство, как вариант, не подходило. Кроме того, убийство нужно планировать, во всяком случае тогда, когда хочешь убить намного более сильного противника, а планировать мне нельзя. Помимо этого, я не желала убивать в очередной раз. Убийство мог бы совершить и Морфий. Это было бы слишком просто, сказал он. Слишком просто. Для него возможно так и есть, но для меня казалось то, что теперь произойдёт, почти что не выполнимым заданием, во время которого мне нельзя делать именно то, что я только недавно с трудом восстановила, даже если делала это скорее, как первоклассник, а не как взрослый человек: думать, размышлять, взвешивать.

Всё же я пыталась вспомнить два других звонка Морфия, которые он осуществил с единственной телефонной будки Ия. Что он сказал? Я прислонилась лбом к прохладной металлической жерди перил, чтобы сосредоточится, потому что нерегулярное волны морского вала подействовали на меня как алкоголь, мои мысли уже сейчас были размыты, хотя остров всё ещё находился в пределах видимости. Первый звонок… Он настиг меня в ночь во время грозы, когда я была одна дома и до смерти перепугалась. Да, теперь я вспомнила — Морфий требовал к телефону моего отца. Он хотел поговорить с ним, а я сказала, что папа в Италии.

Я быстро поняла цель этого звонка: видимо он хотел передать папе информацию о Колине, потому что в конце концов, только по этой причине папа вообще поехал в Италию. Кого собственно он хотел там расспросить? Я резко вскинула голову и чуть не потеряла равновесие, когда в голове пронеслось сделанное мной неожиданное заключение. Когда папа прошлым летом поехал в Италию, он точно хотел спросить про Колина Анжело. Оба примерно одного возраста, Анжело встретился с папой, притворился по отношению к нему испуганным мальчиком. Это Анжело? Это он рассказал папе о проклятии Колина? Мог ли он вообще знать о нём? Я никогда не говорила с ним о Тессе, просто не подвернулось случая — или я инстинктивно ничего о ней не рассказала? Анжело знал, что мы убили её? Это не могло ускользнуть от него…