Беттина Белитц - Расколовшаяся Луна

Между прочим, я как раз в Вестервальде. Я хотела ещё раз повидаться с моей мамой перед схваткой, но её здесь нет. Чёртово дерьмо. — Одна слеза капнула на мои кривые строчки, и, когда я её вытерла, чернила размазались. Но у меня не хватало нервов писать письмо заново.

— У меня ужасные сны о тебе, Колин. Я с удовольствием сказала бы, что люблю тебя, но в настоящее время я не уверена, что это так.

— Что за ерунда, — пробормотала я и зачеркнула последнее предложение. — Нет, я люблю тебя. Только ощущение в этот момент не такое. Но я это знаю. Совершенно точно. Semper fidelis, Лесси.

Semper fidelis. Всегда верна. Некоторые из немногих латинских формулировок, которые сразу понравились мне и которые я никогда не забывала. Я сложила листок письма, засунула его в конверт и подписала адрес.

И что теперь? Провести все выходные одной в этом огромном доме? Поехать снова в Гамбург и просидеть одной в пустой квартире Пауля? Нет. Мне срочно нужно немного поспать. Потом я всё ещё могла усесться в Volvo. Но сначала я должна была отнести письмо.

Уже в короткой поездке до Риддорфа меня начала мучить совесть. Я хотела отправить письмо, в котором обманула Колина, чтобы повысить шансы того, что он вступит в схватку. Хотя и так существовал риск, что это будет стоить ему жизни. Но я знала Колина. Иногда он был немного сильно предусмотрительный и рассудительный и всё взвешивал. Что-то подобное могло так же быть и помехой, я слишком хорошо это знала, так как сама была такой. Нет, это не было ложью, это была помощь в мотивации. Уж Колин заставит встать Францёза на колени.

В принципе мне ничего другого не оставалось, как приукрасить число. Я не знала другого Мара, которого смогла бы выставить против Францёза. Колин должен сделать это. У меня, при неудачном стечении обстоятельств, был выбор между быстрой и медленной гибелью, и я хотела быструю.

И всё-таки моя совесть не давала мне покоя, не только из-за Колина, но и из-за господина Шютца. Я обошлась с ним так, будто он покушался на мою жизнь. Что было в письме, я больше не могла изменить. Его нужно забросить в почтовый ящик. Но господин Шютц был всё-таки моим учителем — моим лучшим учителем. И он был отцом Тильмана. Кроме того, мне нужно было срочно поговорить с кем-то благоразумным о той мысли, которую подала мне вчера вечером Джианна, прежде чем мы сказали друг другу спокойной ночи:

— Нам вообще можно убивать Францёза? Организовывать его смерть? Он реальная личность, даже являясь перевёртышем. С подлинными документами, работой и квартирой. И даже если бы это было не так: правильно ли убивать злых?

Я не могла ей дать ответа. Я ведь даже не знала, что вообще Колин планировал сделать во время схватки. Но Мара, вероятно, можно было обезвредить только в том случае, если убьёшь его — по крайней мере, я не могла представить себе другого варианта. И тогда вопрос Джианны был обоснованным. О Колине я при этом не особо беспокоилась. Он смоется быстрее, чем успеешь моргнуть глазом. Он не сделает ещё раз ошибку и позволит запереть себя. Но что было с нами? Мы были бы сообщниками, даже подготовили бы убийство. Мы могли бы попасть на несколько лет в тюрьму. Почему Колин не затронул эту тему? Было ли ему всё равно, попаду я за решётку или нет?

А моральные сомнения Джианны? Да, вчера мы обе были в таком настроении, что могли бы устроить с костями Францёза турнир по боулингу. Но я спрашивала себя, было ли у меня право, принять решение о смерти другого существа, каким бы он не был подлым.

— А и снова ты, — поприветствовал меня господин Шютц смиренно, когда я опять стояла перед его дверью. В этот раз, однако, гораздо более подавленно и покорно, чем до этого.

— Хотела извиниться и всё такое, — промямлила я, и его лицом завладела улыбка, в то время как он щедро чесал свой затылок. Он затянулся сигаретой и отошёл в сторону, чтобы пустить меня. Пусть только не думает, что может курить в нашем доме, подумала я, но тут же приструнила сердитое животное у меня в животе. Оно не может сейчас стать самостоятельным.

— Я должна кое-что спросить у вас, — сказала я решительно, после того как мы сели в его убогой, маленькой кухне с фотографиями Тильмана.

— Я у тебя тоже, Елизавета. Как дела у моего сына?

— О, он… что же, у Тильмана всё хорошо. Даже очень хорошо. В настоящее время он сопровождает Пауля в круизе, в качестве помощника, так сказать. — Господину Шютц не обязательно знать, что Тильман в первую очередь был моим помощником и забрался на корабль как безбилетный пассажир. — Он познакомился с девушкой.

— Правда? — Улыбка господина Шютц засветилась от гордости. Как будто это представление дало ему прилив энергии, он встал и обратил внимание на свои террариумы. — Ты поможешь мне покормить их?

Я повиновалась, фыркнув с безошибочным протестом, и протянула ему с ещё одним пыхтением пинцет, вместе с дрыгающимся сверчком для Генриетты, которая неподвижно ждала.

— Значит, Тильман влюбился…, - размышлял господин Шютц счастливо. Раз, и Генриетта за секундную атаку сорвала сверчка с пинцета. Что же, с искренней любовью новая связь Тильмана, скорее всего, имела не слишком много общего, но я одобрительно кивнула.

— И в галереи он тоже отлично справляется. Он снял очень интересный фильм на камеру супер 8… и сам проявил его! Мы были удивлены результатом.

— Хорошо. Действительно хорошо. — Господин Шютц поглаживал задумчиво свой маленький животик. Удовлетворённо он наблюдал за тем, как Генриетта, грызя, взломала экзоскелет сверчка. — А что беспокоит тебя, Елизавета?

Я опустила глаза вниз и попыталась составить из слов предложения. Но как бы я не сортировала их — они всё время звучали драматично.

— Можно уничтожить зло, чтобы спасти любимого человека? — Господин Шютц озадаченно молчал. Генриетта, напротив, продолжала неустрашимо хрустеть дальше. Для перепадов настроения, казалось, у неё нет такта.

— Это основа для теоретического обсуждения или… или ты говоришь о конкретной ситуации?

— И то и другое, я думаю. — Я снова села на кухонную скамейку и дёргала за покрытую пятнами скатерть, в то время как Россини тяжело облокотится на мои ноги.

— Мой сын что-то натворил? — Господин Шютц закрыл террариум и подошёл ко мне.

— Нет, нет! Нет, он ничего не сделал. Я не могу сказать вам, о чём идёт речь. Я, правда, не могу.

— Елизавета, так не пойдёт. — Господин Шютц взял меня за руки, но я рывком вырвала их у него. Действие рычага. Ничего лучшего не было.

Господин Шютц не смутился.

— Ты не хочешь рассказывать мне, что вы оба пережили летом — ладно, это я принимаю. Но теперь ты приходишь и говоришь о зле и можно ли его уничтожить. Я должен знать, о чём идёт речь.

— Нет, я так не думаю. И даже если я расскажу обо всём, вы всё равно не поверите мне. Об этом тоже я уже один раз говорила вам. Представьте себе просто следующую ситуацию: существует человек, которого я очень люблю, и он находится в большой опасности, из которой не сможет выбраться самостоятельно, потому что даже не видит её. Не может видеть! Если я ничего не предприму, то он умрёт. Он уже болен. Я смогу спасти его только в том случае, если уничтожу зло. Но может случиться так, что что-то пойдёт не так, и как я, так и он, мы оба погибнем при этом. — И может быть, и ваш сын, закончила я про себя.