Бернхард Хеннен - Вторжение драконов. Последняя битва

— Самое прямое! Мозг — это резиденция нашего разума, но он управляет также и нашими чувствами. И он может заболеть, так же, как и все остальные части тела. Вот только исследован он меньше всего. Ты знал, что он разделен на две равные доли, соединенные толстой ветвью? Я исследую мозг с тех самых пор, как бросила затею открыть Незримое око и стать чародейкой. Видишь татуировку у меня на лбу? Шрам под ней? Первый мозг, который я пыталась изменить, был моим собственным. У меня был дар к плетению чар, но я не хотела принимать это. Я пыталась силой открыть Незримое око, разрезала плоть на собственном лбу и проделала дыру в своем черепе. Инструмент случайно коснулся моего мозга, — она негромко рассмеялась. — И это изменило все. Я не сумела пробудить свой дар к плетению чар, но благодаря ране в мозгу я перестала грустить. Перестала чувствовать себя несовершенной из-за того, что в отличие ото всех своих сестер не могла стать чародейкой.

Нодон поглядел на шрам у нее на лбу, затем перевел взгляд на шрам, видневшийся над глазным яблоком в глазнице Солайна. Может быть, она перестала грустить, но мозг себе продырявила безнадежно.

Женщина негромко зашипела.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Но ты ошибаешься. Я посвятила свою жизнь изучению вашего, эльфийского мозга. Много путешествовала в поисках эльфов, которые были ранены в голову. Я пытаюсь составить карту мозга, подобно тому, как анатомы рисуют карту нашего тела, — она положила руку себе на лоб, второй по-прежнему придерживая толстую иглу. — Здесь, впереди, находится часть мозга, отвечающая за наши чувства.

Она небрежным жестом взяла лежавший на столе молоточек и ударила по широкой головке иглы.

Нодон с ужасом увидел, что серебряная сталь на добрых два дюйма вошла в глазницу. Руки Солайна, которые он по-прежнему прижимал к подлокотникам, сжались от боли, но князь тут же протяжно вздохнул и попросил:

— Избавь меня от мучений, Алоки.

И женщина-змея начала мягко поворачивать стальную иглу.

— Как зовут твоих дочерей, Солайн?

— Кира и Майлин, — не колеблясь, ответил тот.

— А сыновей?

— Асфахаль и Талавайн.

— Кого из сыновей ты любишь больше?

Нодон с восхищением и в то же время с отвращением наблюдал за их игрой.

— У меня остался только один сын. Талавайна убили дети человеческие. Я заставлю их поплатиться за это… — Голос Солайна изменился, он говорил совершенно безэмоционально. — Когда этот ледовый поход закончится, за него погибнут пять тысяч человек. И это будет только начало. Я заставлю их понять, что я пришел мстить за его смерть, чтобы они навсегда запомнили страх перед нами, эльфами, поскольку один из нас стоит больше, чем сотня их. Они будут лежать в пыли, чувствуя на затылке нашу ногу, чтобы осознать, какой это драгоценный дар — право жить в мире с нами.

— Расскажи мне об Асфахале, — мягко попросила князя Алоки.

— О нем и сказать нечего. Он жив, но в то же время он мертв для меня, — Солайн снова говорил совершенно безэмоционально, от чего его слова казались еще более решительными. Нодон слышал много плохого об изгнанном из Белого чертога ученике, но подобный приговор из уст отца Асфахаля шокировал его. Как можно дойти до того, чтобы возненавидеть собственного сына?

— Каким Асфахаль был в детстве? — Несмотря на то что Алоки не была чародейкой, было в ее голосе что-то такое, что заставляло обязательно отвечать на ее вопросы.

— Он был… любопытным. Из всех моих четверых детей он был наиболее бесстрашным. Ничего не боялся. Он любил, когда наш парусник прыгал по волнам во время путешествий на Танталию. При этом он всегда стоял на корме и дерзко бросал вызов буре. Еще он… — Князь заморгал. — Лизандель была такой нежной и понимающей. Когда она умерла, я понял… я понял, что такой жены мне больше не найти. И со дня ее смерти только и делаю, что жду, надеюсь на то, что она родится вновь. Она…

Алоки вытащила иглу из глазного яблока и подала Нодону знак отпустить руки князя.

— Как дела? — мягко поинтересовалась она.

Солайн заморгал. Казалось, он дезориентирован и словно бы вообще не понял вопроса.

— Я устал, — через некоторое время ответил он.

— Твое сердце обретет покой. Мне продолжать или ты хочешь поспать?

Он потер рукой лоб, сжатый широким кожаным ремнем, приковывавшим его к спинке стула. Затем скосил глаза и поглядел на Нодона.

— Никому не говори о том, что видел здесь. Все равно тебе никто не поверит.

«Темный поверит», — подумал драконник, но промолчал. По возвращении нужно будет обязательно позаботиться о том, чтобы Солайна сняли с поста полководца. Что заставило Золотого доверить жизни тысяч детей альвов безумцу, который добровольно разрушает себе мозг?

— Ты готов, мой повелитель?

Солайн коротко рыкнул, все еще глядя на Нодона.

— Ты будешь моими глазами. Когда мы закончим здесь, ты сядешь на своего вороного и разведаешь, чем занимаются дети человеческие, — он говорил медленно и монотонно, делая короткие паузы между словами, словно с трудом сдерживаясь. — Думаю, в их лагере царит паника.

— Лунный Силуэт мертв! — Нодон уже докладывал об этом Солайну, но судя по всему, полководец об этом уже забыл.

— Мертв, — безучастно произнес князь. — Значит, уже не подпадает под мое командование. Тогда возьми орла.

— Совсем с ума сошел. Орлы ненадежны. Несмотря на то что некоторые крупные хищные птицы с Головы Альва позволяли эльфам садиться на них верхом, но полагаться на них было нельзя.

Алоки сделала ему знак молчать и снова держать руки князя. Затем подняла второе веко Солайна и вонзила широкую шпильку глубоко в глазницу. От подобного зрелища внутри у Нодона все сжалось.

Князь глубоко вздохнул, и в этом звуке послышалась страсть.

Молоточек звонко ударил по игле.

— За глазом череп тоньше всего, — пояснила Алоки. — Здесь я наношу наименьший ущерб, когда ввожу иглу.

«Она говорит об этом без тени иронии, — с удивлением осознал Нодон. — Она действительно считает, что тыкать иглой в мозг эльфийского князя — сущая безделица». Женщина снова стала вращать иглу, и Нодон не выдержал и отвернулся.

— Почему ты злишься на своего сына, Асфахаля? — продолжала женщина-змея.

— Я уже не злюсь на него, — последовал монотонный ответ. — Я изгнал его. Он для меня больше не существует. Я не могу злиться на того, кто для меня не существует.

— Но что он тебе сделал?

— Он не понимает красоту. Он восстает против нее и разрушает ее. Он отломал палец несравненной статуе Салгайна, изображавшей сидящего на корточках кобольда. Просто из дерзости. Как я мог стерпеть подобную вещь?

— Он был ребенком, — мягко произнесла Алоки, вращая длинную иглу. — Он наверняка сделал это не нарочно.