Таисья Пьянкова - Берегиня

— Андронушка, матушка, отпусти! Чо я тебе изделал плохого? Век буду за тебя молиться...

Когда же, обхихиканный дурачьём, Устин шагнул на Дорофея с угрозою — щас-ка я тебе отпущу, лавочник ногтищами заскрёб землю и стал кидаться ею прямо в красные шары «отпускальщика».

— Сгинь, ведьма, сгинь! — бормотал Дорофей при этом. — Изыди, сатана...

Потом Ипатыч кувырнулся на спину и стал выкрикивать вовсе какую-то неразбериху, под которую и поволокли его мужики в деревню.

Понял народ, что не тем вовсе страхом блажит Дорофеево нутро, над которым не грех и посмеяться. Тут можно и на себя большую неудобу накликать, ежели не принять произошедшего всерьёз. Потому и заговорил он потихоньку:

— Слава Богу, хоть таким Ипатыч воротился — нам в болото не надо лезть.

— Знать, пришлось ему немалого лиха отведать...

— Господь даст — одыгается.

— Шайтана жалко.

— Воротится. Тот сколь раз плутал, а выбрался. И теперь обойдется...

И обошлось.

Воротился Шайтан. Только каким?!

Поутру видел охотный парняга Чувалов Коська, каким мочалом выбрел космарь из Куманькова болота. Был он понур, а истерзан до той степени, ровно всю ноченьку напролёт бился в тумане с целым выводком лешаков да кикимор...

В шорниковом дворе забрался Шайтан в пустой пригон и оттуда завыл столь надсадно, столь зловеще, будто хотелось ему упредить народ о неминуемой гибели всей деревни разом.

Солнце только вполблина успело выплыть на край неба, а уж деревня всё что могла передумала и пришла к выводу, что надобно готовиться к худшему...

Скоро стала и ребятня просыпаться по закутам да полатям. Стала смотреть на озабоченные лица большаков тупыми спросонья глазами...

Санька Выдерга в клетухе своей поднялась тихая от невольной своей виноватости. Поздняя дрёма досталась ей с трудом; в избе всю ночь бушевала Дорофеева буря. И просып тоже лёгкости не принёс. На Шайтанов вой она схватилась, было, лететь до Свиридова двора, но тётка Харита сверкнула в темноту чулана свирепыми глазами, накидала на душу братанки бранья невпроворот и, до полной кучи, повелела:

— Прижми хвост, летало! Не то я тебя, собачья вера, сгною в этой клети!

Сказала и глубоко всадила в дверные скобы брусчатый засов.

Да-а! Вот те раз — из белены квас...

Сколько бы просидела Санька в неволе — кто знает? Только вдруг да сообразила она, что Шайтан, время от времени возобновляя вой, зовёт к себе именно её — Саньку.

Ну что же ей делать? Башкою стену долбить? Ох, как поняла она за то время, пока металась в кладовухе, сколь неразрывно привязана она к Никитку, сколь необходимой стала ей приветливость деда Свирида, какой отрадой лежит у неё на душе сердечность бабки Свиридихи... А что сказать о Шайтане, так Санька в кладовухе о нём и подумать без слезинки не могла, хотя отродясь мокроглазой хворобой не страдала. Прямо как в пропасть кинуло девку в тоску... День до вечера, словно шар в лузу, западала она в клети из угла в угол. А тут ещё в предзакатье да услыхала она за стеною бойкий голос Коськи Чувалова. Должно быть, охотный молодец явился на зов Хариты Мокрой и, от несогласия с нею, вёл громкий спор.

— Не, — перечил он лавочнице. — Затея твоя, Харита Миколавна, шибко не по домыслу идёт. Ить подумать умной головою, какой такой дурак тебе отыщется, чтобы за столь плёвую деньгу рисковать нервой. Ить чёрта косматого, поди-кась, только заговорённая пуля и сумеет успокоить...

Хотя Санька не услыхала тёткиного ответа, посколь торги уплыли в глубь двора, однако поняла, на какой «подвиг» снаряжает тётка Харита скорого на лихую руку Коську Чувалова — Шайтана, понятно, стрелять! И сразу голова её сделалась такой ли сообразительной, что невольница даже хлопнула себя по лбу ладошкой: как сразу не додумалась? Вот он лом в углу, вот она, широкая под ногою, половица.

Закладки каменной вкруг подклети у Дорофея Мокрого сделано, спасибо, не было — одна лишь дощатая огородка прикрывала подлаз, где хранилось всякое хламьё. Да и огородка та была снабжена дверцею, которую не было никакой нужды садить на замок.

— Уж куда как проще выбраться-то!

Но и для такого простого дела пришлось дождаться темноты.

Когда же недолгая июльская ночь заторопилась приживулить медными булавками над землёю небесный полог, затворница неслышной тенью скользнула под звёздами через двор. А там, за воротами-то? Да за воротами её 6 не смогла поймать ни одна дурная собака.

К тому же беглянка была уверена, что, при нужде, вымахнет к ней на выручку заступник её Шайтан.

Однако она вот и до шорникова двора добежала, вот и в саму ограду внеслась — никто встречь ей не кинулся, никто даже не ворохнулся. Как будто вымерло всё подворье.

Ночница старательно переглядела-перешарила под навесами-клетями — нет нигде Шайтана! Ни живого, ни стреляного...

Это что же это за сторож за такой?!

Санька знала, что при косматой охране старики Глуховы не то клетей, избы на ночь не запирали...

Напоследок она сунулась в пригон.

Еще — вот те раз!

Прямо тут, у переступы подворотной, мёртвой дохлятиной лежит вытянулся Шайтан!

Кроме него и вся глуховская скатинеха пораскидалась так, будто над нею волки командовали. Куры и те с насеста посваливались на солому, лапки задравши...

При виде такого «побоища», на Санькином месте, любой бы всполошился: отравлена живность! Только ей скоро понятным стало, что глуховское мыкало да хрюкало спит мертвецким сном. А петух, знать, с непривычки лежать вверх тормашками, ажно похрапывает, распустивши крылья по куче назьма...

Ну, диво!

Принялась дивница тормошить-трясти косматого друга: какой ты, дескать, мне заступник, хозяевам охоронник, когда тебя самого бери за хвост и волоки? Но Шайтан под её беспокойными руками оказался как есть из тряпья пошит...

Тогда-то Санька и заторопилась в избу — тревогу поднять. Но и там оказался такой же точно повал.

Неужто он, Харитов подговорщик, сошелся с лавочницей в деньгах да успел когда-то побывать у Свиридов?! Побывать да подсыпать кругом сонного зелья?

Ну, а ещб-то чего путного могла придумать Санька на такую беспробудность? Ничего другого она придумать не могла. Потому и собралась поначалу всполошить всю деревню. Но потом решила, что Коська-злодей может теперь явиться всякую минуту, что не время оставлять Свиридов на произвол его продажной душонки.

С тем и осталась девчоночка в шорниковой избе. Села Санька у самого окошка да на широкую лавку, на которой в застенье спал Никиток, настроилась дождаться гостенёчка незваного, а уж тогда и народ поднимать...

Глуховский двор плетешком был обсажен не больно высоким. Против окна, за оградою, темнела хатёнка Устина Брехалова. Того самого нечёсы да неумывы, которого Дорофей Мокрый принял на гривке за утопшую в зыбунах Куманёву Андрону. По правую сторону от окна тянулась плохо видная Саньке деревенская улица. Зато слева хорошо просматривался край Светлого бора. Меж ним да брехаловским двором, минуя Свиридов огород да ещё скоможный выпас, за некрутой гривкою ночная видимость резко убегала в низину. Там, увитая сплошной куманикою, низина-логовина с каждым шагом всё более хлябла и уходила в Куманьковы топи, который год окутанные загадочным, непроглядным туманом.