Таисья Пьянкова - Берегиня

Вот сидит Санька в мёртвой от беспробудного сна шорниковой избе, смотрит в сторону болота и чудится ей: человек не человек, зверь ли какой белым лоскутом отделился от кисельного марева, не больно решительно, враскачку двинулся по низине, остановился на луне, которая светом своим пропитала всю округу. Хотел, видно, поворотить вспять, да не осмелился и неторопко пошлёпал через логовину в сторону деревни.

На недолгий час-времечко пошлёпок тот скрылся за гривкою, затем выбрался на неё, осмотрелся вором и подался через выпас, прямёхонько до Свиридова двора...

Санька в испуге отодвинулась в простенок. Смелости в ней хватило одним только глазом следить из-за косяка за непонятным живьём.

А то живьё уже и поторапливалось.

Вот оно перевалилось через огородний плетешок, вот зашлепало широкими лапищами промеж морковных грядок, вот направилось к избе...

Тут Санька вовсе отпала в угол. Её трепала жуть. А успела она разглядеть, что до шорниковой избы шлёпает прямиком голым-голёхонький, да весь не то мокрый, не то маслом помазанный, громаднющий, с человека, перепончатый птенец. Только голова птенцова не имела никакой намётки на обычный в таком случае клюв. Она была гладка и бела, будто её обтянули тряпкою с прорезями для глаз...

Какого только страха на земле не бывает, но страшней этого придумать было мудрено.

Кабы Санька могла, она бы дурным криком развалила хату. Да вот только все жилы на её лице стянуло судорогой. И саму её всю по рукам-ногам скрутило безволием, как младенца повойником. Спасибо и за то, что при всём при этом она оставалась ещё способной что-то слышать да видеть...

А услыхала Санька сперва тихий скрип сенной двери, потом тяжёлый шлёп великих лап. Вот осторожно отворилась изба, белое чудище перешагнуло через порог, наклонилось над Никитком, зашептало голосом тётки Андроны:

— Вставай, сынок. Вставай. Пойдём со мною...

Весь голубой от луны, Никиток поднялся и пошёл маленький, пошёл... Избою пошёл, сенями, двором, огородом, скоможным выпасом...

Судорога отпустила Саньку, когда оборотень с голосом Андроны уже вводил сонного Никитка в туман Куманькова болота.

Каким путём-случаем оказалась Санька тою ночью опять в своей кладовухе? Каким чудом сумела она определить на прежнее место отвёрнутую половицу? Кто скажет?

С одного темна до другого била девку на скудной подстилке чулая лихорадка, на что Харита Мокрая мстительно приговаривала:

— Это тебе за Дорофея леденец, за Ипатыча сладенький... Может, кумоха вытрясет, наконец, из тебя дурь твою несусветную да заодно с натурой твоею поганою...

Оно и деревня вся решила, что Саньке Выдерге передалась липучая хворь от Дорофея-лавочника. Народ быстро согласился на то, что отчаюга не выдюжит трясухи и оправится к Богу на руки. Он и рассудил вполне резонно:

— Лавочник эвон какой сноп, а другой день не приходит в себя, да и придёт ли. Эту же соломинку любая смерть одним зубком перекусит...

Про Саньку деревня определила, а вот про Никитка и подумать не знала что — только охала да плечами пожимала.

Однако и насчет «соломинки» неплохо было бы ей языки попридержать.

Не сбылось говоримое.

Выпало девке, против Дорофея, скоренько с немочью справиться. На другой день к вечеру Санька на ноги поднялась. А не успевши подняться, удумала она тут же бежать до стариков Глуховых, пока не узрела её подъёму тётка Харита да сызнова не посадила дверь кладовухи на засов.

Ну, а не терпелось Саньке потому, что надо было поскорей уразуметь правду. Ту правду, которой она прошлой ночью оказалась невольной очевидицей, да ежели та правда ей не померещилась.

А ещё надо было поторопиться ей втолковать возможную правду старикам Глуховым. Так втолковать, чтобы Свириды поверили ей да согласились подмогнуть хотя бы разведать, какая такая оказия да поселилась на Куманьковом болоте? И ещё девчаточка торопилась избавиться от страха за Шайтана: вдруг да уж нету косматого её товарища вживе!

Вот сколь было у Саньки забот.

Пока она, хмельная слабостью, спотыкалась вдоль деревенской улицы, бабёнки изохались над её ходьбой. Но ни одна из охалок тех сама не кинулась девчонку поддержать, ни ребят никто не подпустил до неё — испугались, что прилепится к ним Дорофеева зараза.

Что же до стариков Глуховых, так тем всё одно оказалось — помирать, не помирать. С утратою Никитка они и ко всему прочему потеряли интерес.

Вот она каким водопадом сорвалась-ухнула на Свиридов Санькина правда!

А попробуй-ка ещё и разъяснить её старым! Вовсе с ума сколупнутся. Какая уж там от них подмога? Такой да подмоге самой бы унести ноги...

Одним словом, не повернулся Санькин язык глуховскую беду да напастью лечить. Только и осмелилась она при горестных, что спросить о Шайтане.

— Не сёдни-завтра подохнет, — ответила Свиридиха слёзно. — Маковой росинки не принимает...

— Ровно человек раненый, стонет и стонет, — досказал старухино Свирид. — Из пригона даже не выползает. Ступай, проведай. Тебе хоть, может, обрадуется заботник наш.

На такое дело понятное Саньку долго не надо было уговаривать. Поторопилась она до Шайтана, а тот и в самом деле — языка своего от бессилия не подбирает. Шевельнул хвостом при виде верной своей подруги, и вся сила из него вышла, ажно голову откинул. Подруга на колени перед космарём опустилась, под пбёсью голову ладонь подсунула, другой рукою давай морду его оглаживать. А сама приговаривает, вразумляет Шайтана:

— Я ить тоже собралась, было, подыхать, а гляди, очухалась. И ты у меня давай не дури! Ноги-то вытянуть — не труд. А с кем тогда мне на болото идти? Надо или не надо Никитка вызволять? Разве одной мне со всею болотной хитростью справиться? Да и боюсь я, одна-то! А с тобою бя и в пекло полезла. Вон ты у меня какой — умнющий, сильнющий! Так что смертную дурь из башки своей косматой выкинь! А для силы — поесть бы тебе сейчас надо...

На Санькины слова Шайтан ответно заскулил, и тут почуяла вразумительница на ладошке своей странную влагу.

Да батюшки мои! Не то слёзы?

Санька быстро отвела от Шайтановой морды лохматы, глянула другу в глаза и обомлела: потоком слёзы бегут! Редкий человек может столь горько плакать...

Да и может ли всё это быть?!

Так ведь многого быть в эти дни не должно, а оно есть! Есть! И никуда от него не деться.

Вот какая штука.

И всё же Санька заозиралась — не в своей ли она кладовухе, не бред ли, доставленный кумохою, опять намеревается сбить её с толку?

Но и эта, Шайтанова, невероятная правда оказалась настоящей. Такой ли настоящей, что Саньке впору было пойти от неё скачками, как Дорофею Мокрому от неведомого страха Куманьковых зыбунов...

Может быть, и вправду взять да бросить к чёртовой матери все эти чудеса, забиться куда-нибудь в безопасье и притихнуть до поры... Только Шайтановы слёзы уже успели выпалить своим горем всякую трусость из Санькиного нутра. Взамен в груди её осталась лишь какая-то тяжкая неуютность и крайняя слабость и сострадания тесная боль...