Александр Змушко - Под ногами троллей

— Дитя моё, — мягко и грустно сказал он. — Защитник твой повёл себя, как настоящий мужчина, и вовек прославится он в свитках героев. Ты же виновна — но вина твоя не из тех, что караются смертью. Раз он повелел тебе жить и простил тебя — то, я полагаю, ты должна жить, ради его последнего повеления. Разве благородно было бы обмануть его? Он пожертвовал ради тебя всем — не в моём праве отнимать его дар. Меру же своей вины ты определишь сама.

Тишина стояла над полем, которое стали называть Полем Битв — такая тишина, что было слышно, как ветер хлопает полами королевского шатра — последнего шатра, оставшегося неубранным.

И тогда Эдвард сказал:

— А ещё я предлагаю тебе, дитя, отправиться со мной. Лучше дорогих лекарств исцеляет горе вид новых земель, запах солёной морской воды и солнце, играющее бликами на бурливых волнах. Горе погонится за тобой — и отстанет. Но оно может нагнать тебя, коли ты останешься в Келардене.

Тяжело дышала Аррен, стоя перед Королём, бледная, словно смерть. Но не на него смотрела она — а на солнце, садящееся за холмами.

— Благодарю тебя, мой король, — сказала она. — Благодарю за прощение и за дар. Ты простил меня, но простить себя — мне не под силу. Я мечтала отправиться с тобой и увидеть далёкие земли, но не имею на это права — я останусь и умру в Келардене.

— Коль на то будет воля твоя, — ответил ей Эдвард.

И больше не сказали они ни слова. Но барсук заметил, сколь преисполнен печали был взгляд короля. Кентавр Хайльк показал девочке могилу Къера; на коленях стояла на ней Аррен, когда корабли снялись с якорей, расправили полосатые паруса и направились на юг — чтобы навсегда исчезнуть с горизонта острова Рыбьего.

Никогда более Эдвард не возвращался сюда.

Тем временем к острову подкралась ночь; и всё то, что Аррен видела — и барсуков, и единорогов, и фавнов, пёстрые шатры и Король — будто отступило во мрак, показалось ей то ли сном, то ли видением. Пенные полосы от уходящих кораблей на нефритовых волнах исчезли, исчез и тот яркий, красочный карнавал, что так захватил её. «Так вот какие они, Короли», — подумала она. Но даже воспоминание о них казалось бледным, словно она повстречала их века назад.

И лишь одно было настоящим — смерть Къера и то горе, которое воцарилось внутри неё.

Казалось, оно въелось в неё, будто ржа.

Она закуталась в плащ и свернулась калачиком на мягкой земле. Там, под ней, дремал её возлюбленный — но никогда он не проснётся, подобно троллям, дабы вернуться в этот мир. Она будет жить, раз пожелал он. Но великие подвиги и далёкие страны — не для неё, ведь она не захочет расстаться с ним.

Никогда.

Солнце садилось, заливая горизонт алым, Келарден погрузился во мрак, лишь отдельные золотые искорки горели в окнах домов; но земля была ещё тёплой. Дорожки слёз в который раз пробежали по её щекам, и она уснула. И приснилось ей, будто кто-то присел на сырую землю рядом с ней. Луна взошла, и трава серебрилась и волновалась, будто призрачное море.

— Это ты, Къер? — спросила она.

И она обернулась, и увидела его — такого настоящего, словно во плоти — и в то же время, луна светила через него.

— Ты снишься мне? — спросила она.

— Наверно, да, — улыбнулся он. — Смотря, с какой стороны на это посмотреть.

Он повернулся, и она не увидела на его лице ни горя, ни боли, ни обиды — только бесконечное сострадание и сожаление.

— Послушай, Ари, — сказал он (хотя губы его не шевельнулись). — Не вини себя. Что произошло, то произошло. Не стоит спать на сырой земле. Ты простудишься и заболеешь. Возвращайся в Келарден.

Его волосы были как тополиный пух в лунном свете, а глаза сверкали, как звёзды, отражающиеся в тихой реке. Аррен зарыдала и отвернулась.

— Къер, уходи, уходи, я умоляю тебя! И никогда больше не приходи в мои сны. Я не выдержу этого… Я не смогу.

Она поднялась и стояла, сжимая и разжимая кулаки.

— Мы увидимся тогда, когда отворится Последняя дверь — там, у Края Мира, когда мне останется сделать последний шаг.

Он улыбнулся ей и кивнул; а затем наклонился, и легонько дунул в её лицо — и в этот миг земля ей показалась мягкой-мягкой, словно перина, и тёплой, как кресло у очага. Она провалилась в глубокий сон, и больше ей не снилось ничего.

Аррен проснулась рано — едва поднялось солнце. Небо на востоке светлело; а на западе ещё горели редкие звёзды. Это было угрюмое зрелище — а может, Аррен так казалось. Красный отсвет, который лёг на холмы и море, напомнил ей о крови. Крови, которая сочилась, и не хотела останавливаться.

Девочка закоченела на земле. Она с трудом поднялась на ноги: щёки горели, пальцы не слушались, дыхание вырывалось с сипом. Равнину слово укутало в инеистое покрывало: она провела рукой по траве, и обнаружила, что она мокрая. Едва ли не каждой травинке висели крохотные сверкающие шарики. Она погрузила ладони в эту утреннюю влагу и умылась росой.

К западу равнина понижалась, и Келарден лежал перед ней, как на ладони.

Она вытряхнула из волос комочки земли и повернулась к Пристани.

Поначалу она шла медленно, и на неё напал мучительный кашель. Но постепенно, от ходьбы, разогревалась, да и солнце поднялось повыше — небо стало голубым, как яйцо дрозда, его жаркие лучи высушили росу и обласкали одинокую путницу. Кашель прошёл, но теперь ей казалось, что у неё жар — её мутило, а холмы перед глазами расплывались.

Первым, кого она увидела, был Рябой Горд.

Он поджидал её, опираясь на дрын. Он — и ещё двое — Горбатый Мерк и Косой Флин. Больше никого рядом не было. Хлипкие домишки, заросшие мхом, лишайником и паутиной, бесхозные коты, лениво греющиеся на солнышке, да сивоватый пьянчужка, валяющийся в канаве — вот и вся компания.

Она почти поравнялась с мальчишками, когда Горд сказал:

— Кер велел нам не цепляться к тебе — и где он теперь?

Голос у него был хриплый и какой-то скрипучий.

Мерк сплюнул в канаву, а Флин поскрёб в волосах пятерней.

— Вечерком, — добавил Горд, — значит, как солнце село, прискакала к нам страхолюдина — и не конь, и не человек — а Ведьмак знает что. И говорит, значит, что Къертара закопали с другими воинами, а ты — в шатре у короля. Ишь ты!

Аррен остановилась и посмотрела на Горда. Взгляд у того оказался тяжёлый и злой.

— А чего он там вообще, Кер-то, делал? — буркнул он. — Никак тебя полез спасать, дурёху. Заигралась там, у Могилы Тролля, а тут на тебе, и живёхонькие гады — на-кося выкуси!

Мальчишки загородили дорогу.

— Когда б не ты, Кер был бы жив, — подал голос Флин. — Это ты, Блаженная. Ты его убила.

Она вздрогнула, как от удара. А затем наклонила голову и пошла — прямиком мимо парней, на редкость неприятного вида — у Флина давно немытые волосы слиплись сосульками, от Мерка воняло, как из выгребной ямы. А на сучковатой палке главаря виднелись буроватые пятна — следы засохшей крови.