Александр Змушко - Под ногами троллей

— Эй, ты куда? — опешил Горд.

А она просто шла — мимо её мучителей, в город, который после побоища выглядел отнюдь не так жизнерадостно, как всегда. Возле мусорных куч вразвалочку прохаживались чайки — никто их не гонял. Даже нищие — и те тихонько лежали у стен, не выпрашивая медяки.

Если бы они навалились на неё, заставили нахлебаться из грязной лужи — или даже били ногами — она бы ощутила только облегчение.

Но нет — её провожала тишина.

Город был не таким, как всегда: не кричали весело зазывалы, не сплетничали кумушки, стражники не подпирали стены, задумчиво опорожняя кружки с квасом. Повсюду была грязь, лица редких прохожих — угрюмые, горожане убрали с балконов ковры, которые нередко свисали до самой земли. Попадались мужчины, перевязанные побуревшим тряпьём, и бледные, заплаканные женщины.

А ещё ей показалось, что все смотрят на неё — только на неё.

Хотя нет — не все. Толстуха Жижи, торгующая грушами, виноградом и инжиром — отвернулась, когда она прошла. Фирз, племянник матери, сделал вид, что изучает воронье.

Аррен бы заплакала — но слишком много слёз было пролито. Ей казалось, что она пустая, сухая до самого донышка. И такая же мёртвая, как высушенная сельдь. У самого дома ей в спину попало яблоко. Оно ударило пребольно, между лопатками — так, что она едва не навернулась со ступеней.

Она не оглянулась, чтобы посмотреть, кто его кинул.

Она отворила резную арочную дверь — особый шик, который отец заказывал у Мастера Ырама — и очутилась дома. Было тихо и пусто; мать, очевидно, как всегда, лежала на подушках. Не раз и не два Аррен поддавалась обманчивому очарованию этой тишины. Она валялась на кровати и думала о дальних странах: о рыбинах по имени Кит, об Островах, на которые спускается радуга и тонет в беломраморных колодцах. О прекрасных рыцарях, что выкрикивают драконам приглашения на бранный пир; о заморских сладостях, что иногда привозил отец.

А затем слышался дикий, истерический крик, и что-то летело в стену, и грохало, и разбивалось. И её мечты осыпались, как побёлка со стены. Наутро Фавра невозмутимо выметала осколки. Аррен же с давних пор ходила по дому осторожно — однажды, когда ей было десять, она наступила на расколоченную фарфоровую чашку и здорово проколола ногу.

Она тяготилась пустотой этого дома, его мертвенной тишью; но сейчас это было её единственное убежище. Она хотела только одного — закрыться в комнате, забиться в дальний угол, и сидеть там до скончания дней.

— Это ты? — донёсся визгливый голос матери.

Аррен смолчала.

Она зашла в кухню и достала краюху хлеба. Спустилась в подпол за маслом — конечно, не таким вкусным, как в шатре у короля — твердым, солоноватым, обычным маслом Островов. Налила из жбана молока. Голод мучил, живот сводило, а руки тряслись от усталости — но она не смогла съесть ни кусочка.

Мякиш застревал в горле, глотка выталкивала его. Как только она ощутила вкус масла на губах, её едва не вывернуло. Она постанывала от беспомощности. Плечи подрагивали, но слёз не было — она разучилась плакать.

Она поднялась наверх, по скрипучим ступеням из лиственницы; оказалась на галерее, устланной ковром. Она ещё помнила времена, когда он был роскошным: алые, синие, зелёные краски полыхали на нём, настоящими самоцветами. Теперь он вытерся, потускнел от пыли и лежал как-то неровно, вспучившись у дверей.

— Это ты, Фавра? — вновь послышался капризный голос.

Аррен прошла мимо комнаты матери — на дверях были вырезаны легкомысленные птички; мимо комнаты отца — дубовые створки хранили молчание.

— Когда же ты приплывёшь? — шепнула она.

Нечасто бывал отец дома, хотя и любил Аррен.

Давным-давно, он придумал неё историю, будто она — зачарованная принцесса, и однажды приплывёт за ней король, и заберёт в Страну Сказок, и они будут жить-поживать, и добра наживать — на пуховых перинах, на соболиных тронах.

«Так и будет, принцесса».

Отец любил её, а мать любила брата.

Брат, высокий, золотоволосый, весёлый, с почти девичьим именем Меригольд, погиб три года назад, в стычке с пиратами у берегов острова Зимний. Отец видел его смерть и привёз домой его меч; с тех пор Эйлагерла и Скогольд почти не разговаривали.

Те, кто видели эту сцену — тётушка Вилья да кузнец из Косого проулка — рассказывали Аррен, как мать её упала на колени, и страшно, безумно, протяжно, до сипения в горле, выла над окровавленным плащом сына, в который был завёрнут его меч.

«Лучше б я этого не видела, дочка — сказала Фавра. — Как только припомню эту сцену — аж дурно делается».

Сама Аррен этого не видела, но сцена раньше представлялась ей страшной — она так и представляла мать, стоящую посреди дороги, и воющую на луну. Это было из разряда вещей, о которых не стоит говорить.

Мать с тех пор значительно изменилась — и отдалилась от отца Аррен: да и Скогольд, казалось, не стремился побывать дома — всё чаще стал пропадать по своим торговым делам, порой не возвращаясь в уютный Келарден по целому году. Приплывал всегда с деньгами и подарками для Аррен: ерошил её непослушные вихры и катал на плечах. Но стоило ему взглянуть на холодное, застывшее лицо Эйлы — и тепла в доме как не бывало…

Отец и мать не разговаривали друг с другом — он молча передавал ей мешочек с монетами, отсыпался дома, навещал старинных друзей, заканчивал свои дела в Келардене — и уплывал опять. Нечасто его корабль можно было увидеть у побережья Рыбного. И лицо у него каждый раз было виноватое — серые глаза выискивали на пристани Аррен и словно говорили:

«Прости меня доченька, за те дни, что мы не погуляли среди холмов Келардена, прости, что не подсаживал тебя на Старую яблоню, прости, что не покупал тебе на ярмарке леденцов».

Одно только утешение было у Аррен: все кругом судачили, что, дескать, возвращается он ради неё. И она точно знала, почему он не может оставаться надолго: глаза Эйлы, когда она смотрела на него, были просто страшными.

Было тут и ещё кое-что, что-то, чего не знал никто, кроме Аррен. Однажды ночью, восемь лет назад, отец и мать кричали друг на друга: впрочем, у них это было заведено. Девочка поднялась и подкралась к двери. И вот что она услышала:

— Не смей. Не смей, — голос матери был каким-то тонким и отчаянным, словно она вот-вот сломается.

— Потом будет поздно, — голос отца был глухим, раздраженным. — Товар, я всё купил. Плыть надо сейчас. Завтра выплываем.

— Арфальк не вернулся! — взвизгнула мама. — Пираты…

Она захлебнулась собственным голосом и замолчала.

— Пираты были всегда, — фыркнул отец. — Ты что, хочешь, чтоб мальчишка сидел дома? Няньку из него хочешь сделать? Посудомойку?

За дверью наступила тишина — нехорошая тишина. Аррен поспешно отступила: сообразила, что сейчас будет. Отец вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Её он не заметил. А пираты и вправду были — в те годы они даже напали на порт Фельсандир и сожгли его дотла. Взяли на абордаж и корабль Скогольда: на его счастье, рядом проплывал корабль Короля — на его счастье, пираты увидели флаг с Золотым Львом и отступили.