Кирилл Кянганен - Империя Машин

— Он нем и туп — махнул рукой Медвард. — калека не стоит шикарной девушки с широкими бедрами, пусть и одноразовой как сладкая срезанная хризантема с пышным бутоном.

— Он нем и глуп — послушно согласился Синдухе, — но его рука прослужит вам десятилетия, а она — один раз, прежде чем её тело изуродует тварь, рвущаяся наружу из стройных ног.

— Надеюсь, ты не солжешь мне, старик. Десятилетия — весомая гарантия, если ты просчитаешься, то платить станут твои сыновья, не ты — таков закон — блестящими от жадности глазами сказал Медвард.

— Пускай платят, дух ветра будет желанным гостем в моей усыпальнице — выдержанно сказал Синдухе, пропустив мимо ушей острый нож Медварда.

— Сделка заключена?

— Я хочу сделать её реальной — показал Синдухе на свое запястье.

— Кто будет скреплять нашу печать безмолвия и верности?

— Пускай это сделаешь ты сам — сказал Синдухе, смотря прямо в глаза Медварду.

— Ты правда хочешь этого? — в голосе Медварда появилась неуверенность. — Заключать сделку со мной, я могу позвать стражу, и тебя прикончат за такую дерзость.

— Мне все равно умирать, так нет ли разницы где?

— Ты прав — успокоился он, — я думал, ты мне солжешь, но ты верен слову Хозяин Синдухе, и я Восьмой Медвард от дома хранителей очага ветров, верен слову своему.

Они поднесли ладони к огню, горящему в металлическом ковше, находящемся между их плетеных кресел, на которых они лежали. Медвард поднёс кинжал к руке.

— Ты точно готов? — спросил его Синдухе.

Медвард повернул ладонь старика вверх, положил на нее свою и резко рванул ножом по венам, после чего плотно прижал их руки. Несколько капелек крови успели упасть в огонь, раздалось короткое шипение.

— Змей, охраняющий ветер спокоен, пролито две капли, нас двое — дух ветра благословил нас на твое усыпание.

Прижимая руки, они продолжили лежать, посматривая на зеленые заставы, цветущие под тихим днем, медленно уползающим к империи.

Синдухе полагал, что знал Медварда. Меж тем, в паланкине, который сторожили слуги, старика поджидал Просветитель.

Но речь шла не о Больших Хозяевах, а о простых жителях, населявших эти острова, конкретно рабе, по имени Скатор, проживающем около влажной плантации в смастеренном из папоротника ветхом домике. Рабам запрещалось иметь чайные дома, они не принадлежали к живым, даже к статусу вещи их причисляли с неохотой, поскольку та требовала ухода.

— Вот бы нам дом из оливковых стеблей сплести — затянул мечтательно Вельхос — смуглый раб, самый темный из всех. Он говорил, что родился невообразимо белым, и что родители купали его в молоке, но судьба вынудила отдать его на волю купцам.

Ему часто говорили: тебя продали, но он упирался и нередко бросался в драку. Когда дело о его прошлом заходило слишком часто, он начинал плакать, уткнувшись носом в единственную вещь, которую имел — длинный горн. Почему его у него не отобрали? — оставалось тайной, он часто пытался петь в него, но звук скорее походил на стон бесновавшегося слона, лишенного зубов и медленно умирающего от голода.

— Это запретное дерево, не забывай, закон несущих духов, восьмидесяти трёх прибитых дощечек к святилищу Духа Ветра гласит: каждый, кто тронет запретное дерево или запретный плод, будет отдан на волю чаши судьбы. Думаешь, она пощадит такого жалкого человека как ты? — сказал назначенный главным Синдиох, один из рабов, надзиратель.

— Ты тоже слуга, не забывай, ты один из нас.

— Но скипетр принадлежит мне. Я могу распорядиться твоей жизнью в свою угоду.

— Ты не станешь этого делать — сказал ему в ответ яростный и пылкий юноша — Энион.

— Ты прав — погрустнел Синдиох. — Я слуга, вечный слуга, ничего не значащий и обязавшийся служить пока кости мои не опадут, и когда я стану ненужным, голова моя покатится масляным воротом прочь. Но вы должны меня слушать, если не хотите погубить меня — сказал он с молящим голосом.

— Тогда перестань издеваться над Вельхосом.

— Забыл ли ты, как сам вчера насмехался над ним в приударе от выданного из годового запаса бочонка с пьянящей жидкостью?

— Огненный Дракон… Да, мы пили его, но голова мутнеет, разум блекнет, не я это сказал. За меня говорила эта горючая дрянь.

— Знаете — сказал другой раб, расположившийся под открытым небом и еще не имеющий своего «дома» — я слышал, что в империи такую гадость и крыса не выпьет.

— В империи болезни, люди умирают, разбегаются по окраинам, чего нам там делать? — сказал ему в ответ другой.

Повисла тишина. Они часто беседовали об империи, о том, где их нет. Им всегда казалось, что там лучше, намного лучше и светлее, что ли.

— Что ты знаешь о болезнях?

— Я работал пастухом и собирателем трав в Верхнем Городе Остермола. Я знаю, о чем говорю.

Рабы затихли, проскользила тихая тень — подошел Именной Хозяин — так назывались просвещённые на островах. Он склонился над сконфуженными головами. Рабы мигом притворились спящими.

— Я слышал голоса. Кто нарушил покой? — Просвещённый говорил тихо, но голос его проникал сквозь сомкнутые веки и заставлял открыть их, против воли сопротивляющегося мозга. Один из рабов не выдержал — это был Симфир.

Роста обычного пони, с скошенным от рождения лицом, заросшем густыми черными вьющимися кудрями и раскосыми ногами с длинными грязными ногтями. Часть его туловища была парализована, и он имел шрам от вырезанной почки.

Просвещённый подошел к нему быстрее, чем тот успел подняться и взял за горло.

Симфир захрипел, тогда Просвещённый схватил его за волосы и выволок из оливковой рощи прямиком под лунный свет и сотни огней засаленных ламп — искусственного освещения, под которым росли днем и ночью в тепле и большем уюте, чем рабы, оливковые деревья.

— Больно, жалейте — пробормотал сонный Скатор, уткнувшись в подушку из сваленных листьев лицом.

Просвещённый отпустил Симфира, заставив того упасть в грязную лужу и подошел к оливковым деревьям снова.

— Кто на этот раз?

Нерушимый шелест ветра, гоняющегося бумерангом по полям заставил просвещённого усомниться. Он собирался уходить, но слова повторились.

— Жалейте.

Просвещённый преклонил колено перед Скатором и посмотрел на его отсутствующий взгляд.

— Что за шут?

Один из рабов решил открыть рот.

— Можешь говорить, обещаю не наказывать за слова.

— Он болен, у него отсутствует часть речи.

— Раб — придурок? — просто спросил просвещённый. — повтори свои слова, придурок — посмотрел он на Скатора.

— Не надо, больно.

— Спи — сказал просвещённый, сильно сжав в ладони руку Скатора, которую тот пытался положить ему на плечо.

Легкий хруст, глаза Скатора увлажнились. Странно, но просвещённый почувствовал вину пред ним.