Валентин Бердичевский - Школа колдунов

Такие истории случались с Федором не часто, но с постоянством океанских приливов.

Пока я припоминал разные поучительные истории из жизни моего друга, фильм по телевизору кончился. Я отправляюсь спать, размышляя о том, что неплохо бы и мне завести какое-нибудь хобби. Но никаких таких дел, которые бы могли оторвать меня от кресла у телевизора, я не могу придумать. Грустно, конечно, сознавать свою никчемность, но от этих мыслей меня избавляет сон.

На следующее утро, невыспавшийся, еду с родителями на автовокзал. По дороге я получаю кучу наставлений о том, чего нельзя делать и чего нельзя делать ни в коем случае. В ответ клятвенно заверяю, что буду следовать их советам и ни за что на свете не стану купаться в запрещенных местах. Как будто в деревне на речке есть кому запрещать, где мне купаться.

На автовокзале уже ждет Федор со своей мамой, сумкой и черным холщовым мешочком, привязанным к поясу. Этот мешочек мне хорошо знаком, но его содержимое привело бы в замешательство и Шерлока Холмса. Там должны лежать большой моток тонкой и очень прочной веревки, несколько металлических крючков и браслетов разной формы, десяток куриных яиц, бамбуковая трубочка и еще масса штуковин, описать которые я не берусь. Все эти вещи — как утверждает Федор — обязательные принадлежности ниндзя. О назначении же их он обещал мне поведать в деревне. В общем, судя по его виду, он основательно подготовился к отдыху. Хотя справедливости ради я должен сказать, что Федор к любому делу готовится тщательно.

Автобус уже стоит, нам покупают билеты, дают последние жизненно важные наставления и обнимают так, будто мы едем по крайней мере на остров Пасхи. Мы садимся на свои места и смотрим в окно. Родители машут руками, и я даже замечаю слезы на глазах у мамы.

— Ну это уж слишком, — и вдруг мне самому становится очень тоскливо.

Автобус бежит быстро, свежий ветерок врывается в приоткрытое окно и приятно щекочет лицо. Мимо проносятся березовые колки. Дорога почти прямая, и мне становится гораздо веселее. Пассажиров мало, это, в основном, деревенские жители, возвращающиеся домой из города. Почти все они задремали, и я, слыша их дружное сопение вокруг, тоже постепенно начинаю клевать носом. Моя голова то и дело падает набок и стукается о плечо Федора. Он аккуратно перекладывает ее на другую сторону и продолжает сосредоточенно изучать карту нашей области, которую прихватил с собой. Деревня, куда мы едем, обозначена на этой карте маленькой точкой. Интересно, что Федор там разглядывает?

Мои размышления прерываются сами собой — автобус останавливается. Приехали. Меня разморило, и я вяло выбираюсь на воздух, волоча за собой сумку. Федор, наоборот, оживлен и весел, бодро подталкивает меня в спину:

— Быстрей! Быстрей! Ты похож на мокрую курицу, но я сделаю из тебя человека. Через две недели тебя никто не узнает!

Я плетусь с ним по пыльной деревенской улице, думая том, хочу ли я, чтобы меня через две недели не узнали? Мы проходим через всю деревню, направляясь к самому крайнему дому. Каким-то образом Федор уверенно находит дорогу.

Домик совсем небольшой, можно даже сказать, маленький, и довольно древний на вид. Окна у него почти вросли в землю. Зато чердак выглядит совсем по-другому, внушительно и крепко, он как бы придавил своей тяжестью домик, весь согнувшийся под ним.

Дом стоит на самом краю обрыва, внизу течет речка с густо заросшими берегами. Мы останавливаемся у запертой калитки и топчемся в нерешительности — видно, Федор все же не очень уверен, что правильно нашел дорогу. Пока он пытается открыть калитку, я оглядываю окрестности.

Погода ясная, и воздух неправдоподобно прозрачен. Одинаково четко видны деревья за домом и возле речки. Кажется, я даже различаю отдельные листочки.

Задрав голову, смотрю на чердак. Он невольно притягивает внимание: темный, похожий на огромную нахохлившуюся ворону, и словно бы тоже разглядывает меня своим единственным глазом — чердачным окном. Мне становится немного не по себе, но в это время из домика навстречу нам выскакивает бабушка Федора. Ее не успели предупредить о нашем приезде, и она прямо не знает, куда нас теперь усадить на радостях. Но когда Федор сообщает ей, что мы будем в деревне не меньше двух недель, она быстро успокаивается, понимая, что успеет еще порадоваться. Времени ей на это вполне хватит. Даже слишком, я думаю, если принять во внимание новое увлечение Федора.

Бабушка усаживает нас за стол, и перед нами появляются огромные кружки с холодным молоком, в тарелке лежит нарезанный толстыми ломтями свежий хлеб. В блюдце налит желтый, тягучий мед.

— Вот это пища для настоящих мужчин! — говорит Федор, и мы набрасываемся на еду с таким аппетитом, что бабушка завороженно смотрит на нас, подперев щеку рукой. На лице ее ясно видна жалость к городским заморышам…

Отяжелев, мы с трудом выбираемся из-за стола, бабушка отправляет нас отдохнуть. Зайдя в маленькую комнатку, я слышу, как за стеной она убирает посуду.

— Никогда не видела таких бледных детей, — доносится ее бормотание. — Но ничего, у меня быстро поправитесь. Дома и не узнают.

«Вообще-то меня вполне устраивает быть таким, как есть», — думаю я, садясь на кровать, которая после еды неодолимо влечет меня. Но с Федором разве отдохнешь? Он бесшумно открывает окно, выходящее в сад с задней стороны дома. Окно расположено так низко, что им вполне можно воспользоваться как дверью. Что мы и делаем.

Пройдя через сад, в котором растут яблони, но пока еще нет яблок, перелазим через низкий заборчик и оказываемся на самом краю обрыва. Под нами речка, и мы несемся к ней, хохоча от радости и на бегу стаскивая с себя рубахи. Река — смех один — метра три в ширину. Но это не мешает нам, забыв обо всем, с разбегу плюхнуться в долгожданную воду. Мы бултыхаемся до тех пор, пока окончательно не синеем — вода в речке, несмотря на жару, холодная. Потом лежим на нагретой траве и ничего не делаем. Просто радуемся. Ни ветерка, ни облачка, тихо так, что даже в ушах шумит. Потом снова купаемся, и Федор демонстрирует мне искусство сидеть под водой и дышать через трубочку из камыша. Это у него неплохо выходит, что правда, то правда. Но мне почему-то не хочется последовать его примеру, сколько он ни предлагает. Воды в речке по грудь, и сидеть на дне, как лягушка, мне незачем.

Домой мы возвращаемся только вечером. Бабушка доит корову, во дворе гуляют гуси. Зная о давней любви Федора к этим благородным птицам, я вежливо пропускаю его вперед. И Федор с прямой, как доска, спиной и решительным лицом мелкими шажками движется к крыльцу. Гуси не обращают на нас никакого внимания, и это успокаивает Федора. Войдя в дом, он тихо спрашивает: