Юлия Рудышина - Кащеева наука

– Тебе-то чего страшиться? – Один из юношей, Радогост, чернявый и черноглазый, в богатом камзоле да шапке высокой боярской, усмехнулся криво. – Ты в Нави бывала!

– Потому и боюсь, что бывала…

И я вспомнила молочно-белый туман, змеями ползущий по заболоченной земле, покрытой грибницами и мхами, вспомнила кривые искореженные деревья, чьи ветви кажутся скрюченными пальцами старой ведьмы, вспомнила чернильную тьму небес, страшную кровавую луну и мелкие соцветия ядовитого плюща, который норовил оплести ноги, едва я останавливалась, чтобы перевести дух… Но нельзя стоять без движения на навьей тропе, нужно все время идти, иначе или в трясину затянет или сожрут какие-нибудь растения.

Видать, у меня во взгляде все эти жути отразились, потому как Радогост улыбаться перестал. А тут и наставник появился – причем приблизился он совершенно бесшумно, и я заметить не успела, с какой стороны он подошел. Вот только что не было никого у зеленых перил, увитых дикой розой, – и вдруг молния сверкнула, дым заклубился, и будто бы из воздуха появился Кащей Бессмертный.

Седой старик со взглядом молодца.

Навий проклятый с улыбкой-оскалом, с губами синими и длинным носом на костлявом узком лице.

Но я-то помнила, как может выглядеть повелитель морового подземного царства, и от этого еще страшнее было.

– Гой еси, добры молодцы да красны девицы… – Кащей обвел нас темным, сумрачным взглядом и нахмурился. – Кто передумал ежели, пусть сейчас уходит, потом поздно будет.

– А если… если передумал? – чуть дрогнувшим голосом спросил кто-то из юношей, кажется, внук богатыря Святогора. В отличие от своего знаменитого деда, парень уродился хилым, слабеньким, а когда в нем еще и темные силы проснулись, так и вовсе он в себе разуверился.

– Домой идти, на печи сидеть, каликов перехожих ждать! – рыкнул Кащей и поднялся на крыльцо с удивительной живостью. – Кто все еще готов продолжать учиться – за мной!

Несмотря на свой страх, внук богатыря поплелся вслед за наставником, впрочем, особой прыти и остальные не проявили, меня так и вовсе трясло, пока я шла по скрипящим ступеням, пришлось цепляться за перила и заставлять себя не думать о могильном тлене и мороке царства мертвых.

Как так вышло, что я последняя осталась стоять перед дверью? Не знаю… Да вот только Кащей, застывший со сложенными на груди руками, смерил меня холодным взглядом и спросил:

– Что происходит? Мне Василиса сказывала, ты смелость да удаль показала, пока по подземью с Гоней бродила, все напасти преодолела, все соблазны… Неужто без куколки ни на что не способна?

И поняла я – дразнит он меня. Хочет на злость вывести, чтоб я ответила – все смогу безо всяких волшебных помощников!

А я… не могла я. Я так и стояла, схватившись за перила так сильно, что побелели руки, и их судорогой свело, едва с дрожью справилась.

– Я… боюсь. И не стыжусь этого. Это честнее, чем хорохориться, а потом в мороке вашем сгинуть… – Я пыталась каждое слово подбирать, чтоб ненароком чего неправильно не сказать, боялась я наставника, жуть как боялась. Не человек ведь он, и людское все ему чуждо. И тревоги наши его не взволнуют – ведь нет в нем сердца и не течет по венам кровь. Смола ядовитая, туман да стынь, сотканная из дымов осенних костров, – вот что у него вместо крови. А сердце его – игла волшебная, что спрятана от глаз подале. Ни убить его, ни ранить. Нет в нем ни жалости, ни сострадания. С нами возится лишь потому, что получит себе ведьму иль колдуна в услужение – так ему было обещано.

И боялась я еще и потому, что приснилось мне однажды, что именно я вытащила из шелкового черного мешочка проклятый камень, означавший, что мне в Навь с умертвием уходить.

Кащей глядел на меня, глядел стеклянными глазами, в которых стыла осенняя ночь, а потом расхохотался.

– Уморила, девка… Сгинуть! Ишь, чего удумала! – наклонился ко мне, и пахнуло на меня тлением и болотом, перегнившей листвой, а потом железной окалиной понесло, словно я среди кузни стою, а в ней работа кипит, меха раздуваются, огонь пляшет и по раскаленной наковальне молот танцует.

– А зачем мы в Навь идем? – Я отшатнулась и, оступившись, едва с лестницы не скатилась – если бы не Кащей, схвативший меня обеими лапищами за талию. Дернул на себя, и я носом в его камзол, вышитый колючей серебряной нитью, уткнулась. Будто в сугроб с разбегу… А ведь только что жар от него шел неимоверный.

Что же он такое, владыка подземного мира?

И что такое Навь?

В этот миг, страшный и тревожный, когда сердце в бездну едва не ухнуло, когда нога опоры не ощутила, а руки Кащеевы льдом сквозь две рубахи обожгли, мне отчего-то даже захотелось понять, как две такие разные стихии в наставнике моем уживаются?

Нежели и в Нави есть снега и метели? Неужто и там зима бывает? Впрочем, почему ей там не бывать, коли Кащей – смерть и холод, бог тьмы и Той Стороны, за которой солнце не светит и птицы не поют?..

Кожа старика разгладилась, и на миг увидела я витязя среброволосого с морскими глазами прозрачными, острыми, как клинки из лучшей стали, но моргнула – и вот снова – передо мной умертвие горбоносое, от которого разрытой могилой несет.

– Осторожнее, Аленушка. И проходи, ждут нас с тобой. А зачем я вас в гости зову, про то позже узнаешь… – Он меня отпустил наконец и отворил двери, приглашая зайти в сени – сумрачные, пустые, с паутиной на бревенчатых стенах и нетопырями, уснувшими на лестнице, что вела к чердаку.

Я на негнущихся ногах пошла по тканому половичку туда, где слышались разговоры и тихие смешки – интересно, что теперь судачить будут? Впрочем, не все ли равно? Лишь бы выдержать урок этот клятый.

Кащей следом вышагивал – пол трясся, и могильный холод за спиной моей плыл, но я не оборачивалась, снова заглянуть в морок его страшных глаз жутко было.

Еще хуже было снова увидеть того витязя прекрасного, от глаз синих которого дыхание перехватывало.

Зашла, огляделась – изба как изба, все наши столпились у стола, заваленного черепами, свечными огарками, мертвыми окостеневшими крысами, засыпанного черным пеплом, кажется, колдуны нашли там какой-то свиток и как раз его так живо обсуждали, так что зря я волновалась.

Но вот наставник наш обозлился – черным вихрем подлетел к столу, вырвал свиток из рук Черники, одной из сестер-колдовок, молниями заполыхал да и вылетел зарницей в окошко.

Все и застыли… Но едва общая оторопь проходить стала, как наставник вернулся, черной птицей огромной о половицы с грохотом ударился и снова обернулся стариком лохматым. Камзол его был гарью испачкан, золою, словно возле костров только что Кащей был, но в округе и не пахло дымами.

– Без моего на то разрешения никто не смеет прикасаться ни к единой вещи, что в избе этой находится, – тихо и строго проговорил он, и, уверена, не у одной меня мурашки по телу побежали.