Бернард Корнуэлл - Экскалибур

– Из Арморики вчера бард приехал; говорит, нога у короля гниет от бедра. Говорит, разит от него, как от дохлой жабы.

– А барду-то откуда знать? – удивился я. Мне казалось, Мордред окружен и отрезан от всех прочих бриттов Арморики.

– Да весь Броселианд только о том и судачит, – заверил Артур и весело добавил, что думнонийский трон, надо думать, в ближайшие дни освободится.

Мы подпортили ему удовольствие, поведав, что Мэуриг отказался пропускать наших копейщиков через земли Гвента, а выслушав мои подозрения насчет Сэнсама, Артур помрачнел еще более. Я уж ждал, что он выругается, что случалось с ним крайне редко, но Артур сдержался и вместо того отодвинул лосося подальше от горна.

– Еще, чего доброго, поджарится, – буркнул он. – Так, значит, Мэуриг закрыл для нас все дороги?

– Мэуриг уверяет, будто хочет мира, господин, – объяснил я.

Артур мрачно усмехнулся:

– Хочет он выдвинуться, вот чего он хочет. Отец его умер, и Мэуригу не терпится доказать, что уж он-то получше Тевдрика будет. Лучший способ – это отличиться в битве, но украсть королевство без всякой битвы – оно тоже неплохо. – Артур громко чихнул и раздраженно встряхнул головой. – Ненавижу простуду!

– Тебе бы отдохнуть, господин, – пожурил я. – Работа подождет.

– Какая ж это работа – это удовольствие!

– Попил бы ты отвара мать-и-мачехи с медом, – посоветовал Галахад.

– Я вот уж неделю ничего другого не пью. От простуды лишь два средства помогают: либо смерть, либо время. – Артур подобрал молот и звонко стукнул по остывающей железяке, затем качнул кожаные мехи, подающие в горн воздух. Зима закончилась, но, невзирая на Артуровы заверения, будто в Иске погода всегда мягкая, день выдался студеный: аж до костей пробирало. – Ну и чего там затевает твой Мышиный король? – осведомился он, раздувая горн до алого накала.

– Никакой он не мой, – буркнул я, имея в виду Сэнсама.

– Он интригует, верно? Хочет посадить на престол своего собственного ставленника.

– Но у Мэурига нет права на трон! – запротестовал Галахад.

– Ни малейшего, – согласился Артур, – зато есть множество копий. А ежели он женится на овдовевшей Арганте, то притязания свои отчасти подкрепит.

– Мэуриг не может на ней жениться, он ведь уже женат, – возразил Галахад.

– Гриб-поганка – отличное средство отделаться от неудобной королевы, – заверил Артур. – Так Утер избавился от первой жены. Подбросил поганку в тушеные грибочки. – Он подумал с минуту, затем швырнул подкову обратно в пламя. – Приведи ко мне Гвидра, – приказал он Галахаду.

Пока мы ждали, Артур упрямо терзал раскаленное докрасна железо. Подкова – штука нехитрая: просто-напросто железная пластина, защищающая чувствительное копыто от камней. Всего-то и нужно что железная скоба спереди да пара ушек сзади, где крепятся кожаные ремешки, но у Артура не получалось и этого. Скоба вышла слишком узкой и высокой, пластина – кривой, ушки – непомерно большими.

– Почти годится, – объявил он, еще с минуту обрабатывая железку молотом.

– Годится для чего? – усмехнулся я.

Артур бросил подкову обратно в горн, снял прожженный передник – в кузню вошел Галахад вместе с Гвидром. Артур пересказал сыну вести о близкой смерти Мордреда, затем поведал о вероломстве Мэурига и наконец спросил напрямую:

– Гвидр, ты хочешь быть королем Думнонии?

Гвидр явно опешил. Славный он был паренек, но юн, очень юн. И как мне кажется, не слишком-то честолюбив, вот у его матери честолюбия хватало на двоих. У него было лицо Артура, вытянутое, скуластое и в придачу настороженное – словно Гвидр неизменно ждал от судьбы подлого удара. Он был строен и худощав, но я достаточно часто упражнялся с ним на мечах, чтобы знать: эта обманчивая хрупкость таит в себе упругую мускулистую силу.

– У меня есть право на трон, – сдержанно ответил он.

– Ага, потому что твой дед затащил в постель мою мать, – раздраженно ответил Артур. – Вот и все твои права, Гвидр; не обольщайся. Я другое хочу знать: ты вправду хочешь быть королем?

Гвидр глянул на меня в надежде на поддержку, поддержки не обрел и вновь обернулся к отцу:

– Думаю, да. Хочу.

– Почему?

И вновь Гвидр замялся: наверное, в голове у него вертелись тысячи доводов. Наконец он вызывающе вскинул голову:

– Потому что я рожден для трона. Я наследник Утера, так же как и Мордред.

– Ах, значит, ты у нас для трона рожден? – саркастически усмехнулся Артур. Он нагнулся, качнул мехи, горн взревел, плюнул искрами в кирпичный колпак. – Да все, кто есть в этой кузне, – все сыновья королей, кроме тебя одного, Гвидр, – яростно проговорил Артур. – И ты говоришь мне, что рожден для трона?

– Тогда стань королем ты, отец, и тогда я тоже буду сыном короля, – отозвался Гвидр.

– Хорошо сказано, – похвалил я.

Артур сердито зыркнул на меня, из кучи у наковальни вытащил обрывок тряпки, высморкался, выкинул лоскут в горн. Все мы сморкались в два пальца, но Артур всегда отличался опрятностью.

– Хорошо, Гвидр, признаю: ты принадлежишь к роду королей. Ты внук Утера и, следовательно, имеешь право на трон Думнонии. Вообще-то право есть и у меня, но я не намерен им воспользоваться. Я слишком стар. Но с какой бы стати мужам вроде Дерфеля и Галахада идти в бой, чтобы возвести тебя на трон Думнонии? Объясни-ка мне.

– Потому что из меня получится хороший король, – промолвил Гвидр, краснея до ушей. – А из Морвенны выйдет хорошая королева, – добавил он, оглянувшись на меня.

– Все короли до единого когда-то уверяли, что хотят лишь добра, – пробурчал Артур, – и большинство оказывались дурными правителями. Почему ты считаешь, что с тобой получится иначе?

– Здесь судить тебе, отец, – парировал Гвидр.

– Я тебя спрашиваю!

– Но если отец не знает характера сына, так кому его и знать? – парировал Гвидр.

Артур отошел к двери, распахнул ее, выглянул во двор. Двор был пуст, ежели не считать привычной своры псов, и он обернулся к сыну.

– Ты хороший человек, сынок, – неохотно признал он, – честный, порядочный. Я горжусь тобой, но, сдается мне, ты видишь мир в розовом свете. Вокруг полно зла, настоящего зла, а ты с ним не считаешься.

– А ты считался – в моем возрасте? – спросил Гвидр.

Артур улыбнулся краем губ сыновней проницательности.

– В твоем возрасте, – проговорил он, – я полагал, что смогу перекроить мир заново. Я верил, что миру нужно одно: честность и доброта. Я верил, что если обходиться с людьми по-доброму, если дать им мир и справедливость, они ответят благодарностью. Я думал, что смогу уничтожить зло добром. – Артур помолчал. – Наверное, я принимал людей за собак, – удрученно продолжил он. – Дескать, если дарить их любовью, они сделаются мягки и кротки, да только люди не собаки, Гвидр, они – волки. Король должен управлять тысячей честолюбивых замыслов, и все они подсказаны обманщиками. Тебе станут льстить в глаза и глумиться у тебя за спиной. Тебе будут клясться в верности до гроба, злоумышляя против твоей жизни. И если ты уцелеешь и все интриги и заговоры потерпят крах, однажды, седобородым старцем вроде меня, ты оглянешься вспять на свою жизнь и поймешь, что ничего не достиг. Ничего. Младенцы, которыми ты восхищался, пока матери качали их на руках, вырастут убийцами, насажденное тобою правосудие выставят на торги, люди, которых ты защищал, по-прежнему голодны, а враг, которого ты разбил, снова угрожает твоим границам. – С каждым словом Артур распалялся все больше, но теперь смягчил гнев улыбкой. – Ты этого хочешь?