Бернард Корнуэлл - Экскалибур

– Твоим?

– Я разве не назвалась, дитя? – осведомилась Гвиневера с утонченной издевкой. – Я – принцесса Гвиневера.

Арганте пронзительно завизжала и опрометью кинулась по дороге туда, где дожидались черные щиты. Я застонал, убрал в ножны Хьюэлбейн, дождался, пока не утопили все сокровище до последней монетки. Гвиневера нашла один из своих прежних шерстяных плащей – каскад золотистой ткани, отделанный медвежьим мехом, и сбросила старое унылое тряпье, что носила в заточении.

– Ее золото, как бы да не так, – негодующе воззвала она ко мне.

– Похоже, я приобрел нового врага, – промолвил я, наблюдая, как Арганте горячо втолковывает что-то друиду – надо думать, требует наложить на меня проклятие.

– Если враг у нас общий, Дерфель, – с улыбкой обронила Гвиневера, – значит мы наконец-то стали союзниками. Мне это по душе.

– Благодарю, госпожа, – отозвался я, размышляя, что чары ее подчиняют себе отнюдь не только дочерей моих и копейщиков.

Последние монеты канули в воду, мои люди вернулись на дорогу и подобрали копья и щиты. Солнце огнем полыхнуло над морем Северн, окрасив запад багряным отсветом, а мы наконец-то выступили на север – на войну.

Прошли мы лишь несколько миль, прежде чем темнота согнала нас с дороги на поиски укрытия, но по крайней мере мы добрались до холмов к северу от Инис-Видрина. Заночевали мы в заброшенной усадьбе, где подкрепились скудным ужином: сухим хлебом и вяленой рыбой. Арганте сидела в стороне, под защитой своего друида и телохранителей, и, хотя Кайнвин пыталась вовлекать ее в общий разговор, она так и не оттаяла, и мы наконец отступились – да пусть себе дуется, коли охота.

После трапезы я вместе с Кайнвин и Гвиневерой поднялся на небольшой холм за домом, где высились два могильника древнего народа. Я попросил у мертвых прощения и вскарабкался на вершину одного из курганов; Кайнвин и Гвиневера присоединились ко мне. Все втроем мы повернулись к югу и вгляделись в даль. Прелестная долинка под нами была белым-бела от яблоневого цвета, подсвеченного лунным серебром, но на горизонте мы не различали ничего, кроме тусклого мерцания костров.

– Саксы идут быстро, – горько отметил я.

Гвиневера поплотнее закуталась в плащ.

– А Мерлин где? – спросила она.

– Исчез, – отозвался я.

По слухам, Мерлин подался в Ирландию, или, может, в северную глушь, или в пустоши Гвинедда; а иные рассказывали, что Мерлин-де умер и для его погребального костра Нимуэ вырубила ни много ни мало как целый лес на склоне холма. Это просто пересуды, говорил я себе. Просто пересуды…

– Никто не знает, где Мерлин, – тихо проговорила Кайнвин, – но он-то точно знает, где мы.

– Молю богов, чтобы так оно и было, – горячо проговорила Гвиневера, и я задумался про себя, к какому богу или богине взывает она теперь. По-прежнему к Изиде? Или вернулась к бриттским богам? А вдруг, и при этой мысли я вздрогнул, эти боги и впрямь покинули нас навсегда? Их погребальным костром стало пламя на Май-Дане, и месть их – саксонские отряды, опустошающие ныне Думнонию.

На рассвете мы вновь тронулись в путь. За ночь наползли тучи, с первым светом начало накрапывать. Фосс-Уэй заполонили беженцы, и хотя я отправил вперед десятка два вооруженных воинов с приказом сталкивать с дороги все запряженные волами телеги и стада, продвигались мы по-прежнему вопиюще медленно. Дети в большинстве своем не могли идти так быстро, их пришлось усадить на вьючных животных, что везли наши копья, доспехи и провиант, либо на плечи к копейщикам помоложе. Арганте ехала на моей кобыле, а Гвиневера и Кайнвин шли пешком и по очереди рассказывали детям сказки. Дождь усилился: он проносился над вершинами холмов широкими серыми полосами и побулькивал в неглубоких канавках по обе стороны от римской дороги.

Я надеялся добраться до Аква-Сулис в полдень, но в долину, где стоял город, наш грязный, измученный отряд спустился уже ближе к вечеру. Река разлилась, между каменными опорами римского моста набился принесенный течением мусор, образовалась запруда, и в верховьях по обоим берегам затопило поля. Очистка водосливов моста от наносов входила в обязанности городского магистрата, да только никто этим не занимался, равно как и поддержанием в порядке городской стены. Стена начиналась в каких-нибудь ста шагах к северу от моста и особой внушительностью не отличалась никогда – ведь Аква-Сулис не был городом-крепостью, – а сейчас от нее осталось и вовсе одно название. Целые куски деревянного частокола над земляными и каменными укреплениями были выломаны на дрова и на строительные нужды, а сам вал настолько осыпался, что саксы преодолели бы городскую стену, даже не сбившись с шага. Тут и там суетились обезумевшие люди, пытаясь заделать бреши в частоколе, но для восстановления укреплений потребовалось бы никак не меньше пятисот человек и целого месяца.

Мы колонной вошли в город через роскошные южные врата, и я увидел, что, хотя у города нет ни сил для поддержания укреплений, ни рабочих рук для очистки моста от плавучего мусора, у кого-то достало времени обезобразить прекрасную лепную голову римской богини Минервы, что некогда украшала арку врат. Вместо лица осталась лишь бесформенная, во вмятинах и сколах, каменная масса, и на ней – топорно вырезанный христианский крест.

– Это христианский город? – спросила Кайнвин.

– Почти все города ныне христианские, – ответила за меня Гвиневера.

Красивый город, подумал я. Или был красив когда-то: хотя с ходом лет черепичные крыши осыпались и были заменены плотными соломенными кровлями, а целые дома обрушились, превратившись в груды битого кирпича и камня, зато улицы были вымощены, а высокие колонны и богато украшенный резьбою цоколь великолепного храма Минервы по-прежнему гордо вздымались над приземистыми строениями. Мой авангард бесцеремонно продирался через запруженные улицы к храму, что высился на ступенчатом цоколе в священном сердце города. Римляне обнесли центральное святилище внутренней стеной, в пределах которой разместились храм Минервы и термы, принесшие городу славу и процветание. Над купальнями римляне возвели крышу, а питал их волшебный горячий источник, но черепица местами провалилась, и над дырами, словно дым, курились струйки пара. Сам храм, с которого поснимали свинцовые водостоки, весь покрылся пятнами дождевой воды и лишайника, а расписанная штукатурка высокого портика облупилась и потемнела. Но невзирая на распад и разруху, стоя в широком мощеном дворе внутреннего городского святилища, нетрудно было вообразить себе мир, в котором люди умели строить такие хоромы и жили, не страшась копий с варварского востока.

Магистрат города, взбудораженный, суетливый человечек средних лет именем Килдидд, облаченный в римскую тогу – атрибут своей власти, выбежал из храма мне навстречу. Я знал его со времен мятежа, когда, сам будучи христианином, он бежал от обезумевших фанатиков, захвативших святилища Аква-Сулис. После того как бунт подавили, его восстановили в должности, но, я так понял, особым авторитетом он не пользовался. Он таскал при себе грифельную доску, испещренную пометками, – верно, подсчитывал ополченцев, собравшихся на территории святилища.