Мэгги Стивотер - Воронята

— О, прекрасно, — ответил Ганси. — Сколько я должен за гадание?

— Всего двадцать, — ответила Мора, поднимаясь с места.

Блю подумала, что это преступление. Да одни шнурки на туфлях этого Ганси стоят больше двадцати долларов.

Он хмуро взглянул на Мору поверх открытого бумажника. Там было много бумажек. Конечно, они могли быть и однодолларовыми, но Блю сомневалась в этом. Она также разглядела в прозрачном кармашке водительские права; с такого расстояния она не могла прочесть надпись, но ясно видела, что напечатанное имя гораздо длиннее, чем просто «Ганси».

— Двадцать?

— За каждого, — добавила Блю.

Калла кашлянула в кулак.

Ганси просветлел лицом и протянул Море шестьдесят долларов. Легко было понять, что эта сумма оказалась больше, чем он рассчитывал заплатить, и мир вернулся к своему привычному облику.

А потом Блю посмотрела на Адама. Он пристально глядел на нее, и Блю показалось, что он видит ее насквозь. Она почувствовала себя виноватой. Не только в том, что содрала с Ганси столько денег, но и из-за того, что Мора солгала. Блю своими глазами видела, как дух Ганси пришел по дороге мертвых, и узнала его имя до того, как он вошел в дверь. Как и мать, она ни сказала об этом ни слова. И стала соучастницей.

— Я провожу вас, — сказала Мора. Ей явно не терпелось поскорее увидеть, как посетители покинут дом. На секунду Блю показалось, что и Ганси чувствует то же самое, но это ощущение тут же прошло. Он с излишней аккуратностью закрыл бумажник, убрал его в карман, а после этого вновь посмотрел на Мору, сжав губы в твердую полоску.

— Послушайте, — начал он, — мы все здесь взрослые люди.

Калла скорчила гримасу, как будто не желала соглашаться с этим утверждением.

Ганси расправил плечи и продолжил:

— И поэтому я считаю, что мы заслуживаем правды. Если вам что-то известно, но вы не хотите мне помочь, лучше так и скажите, но не обманывайте меня.

Это было смелое заявление, а может быть, дерзкое, а может быть, между тем и другим вовсе не было ощутимой разницы. Все находившиеся в комнате повернулись к Море.

Она сказала:

— Я что-то знаю, но не хочу помогать вам.

Вторично за один день Калла взглянула на нее с восхищением. Блю открыла рот. Потом закрыла.

Ганси, однако, лишь кивнул, выказывая ничуть не больше и не меньше недовольства, чем в тот момент, когда Блю в ресторане отвернулась от него.

— Ну, что ж, ладно. Нет-нет, не беспокойтесь. Мы и сами найдем выход.

Именно так они и поступили. Адам бросил на Блю еще один взгляд, значения которого она не сумела с ходу понять. Через секунду взревел мотор «Камаро», и шины взвизгнули, выдав наконец истинные чувства Ганси. Потом в доме наступила тишина. Засасывающая, вязкая тишина, будто «воронята» унесли с собой из квартала все звуки.

Блю резко повернулась к матери.

— Мам… — Она собиралась сказать что-то еще, но сумела лишь повторить, погромче: — Мам!

— Мора, — сказала Калла, — это было очень грубо. — И добавила: — Мне понравилось.

Мора повернулась к Блю, как будто Калла не произнесла ни слова.

— Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь еще встречалась с ним.

— А как же насчет того, что «детьми нельзя управлять приказами»? — негодующе воскликнула Блю.

— Так было до появления Ганси. — Мора звучно швырнула на стол карту Смерти, предоставив Блю возможность насмотреться на череп в шлеме. — Это то же самое, что и совет не переходить улицу перед стоящим автобусом.

В сознании Блю родилось сразу несколько ответов, и ей не сразу удалось выбрать тот, который устраивал ее.

— Почему? Меня-то на дороге мертвых Нив не видела. Я не должна умереть в будущем году.

— Прежде всего дорога мертвых — это не гарантия, а всего лишь обещание, — ответила Мора. — Во-вторых, существуют и иные страшные участи, помимо смерти. Что ты скажешь насчет утраты части тела? Параличе? Неизлечимой психической травме? В этих парнях имеется что-то по-настоящему нехорошее. Когда мать просит тебя не переходить дорогу перед стоящим автобусом, у нее есть на это серьезные основания.

Из кухни донесся слабый голосок Персефоны:

— Мора, если бы кто-нибудь запретил тебе переходить перед автобусом, Блю здесь не было бы.

Мора, нахмурившись, взглянула в ту сторону, а потом провела ладонью по столу для гадания, будто сметала с него крошки.

— Самый лучший сценарий здесь был бы — чтобы ты подружилась с тем мальчиком, который должен умереть.

— А-а! — воскликнула Калла с очень-очень понимающим видом. — Теперь все ясно.

— Не занимайся со мною психоанализом, — сказала Мора.

— Я уже. И снова скажу: «Ах!»

Мора издала какой-то невнятный звук и снова обратилась к Калле:

— Что ты увидела, когда прикоснулась ко второму мальчику? «Вороненку»?

— Они все «воронята», — заметила Блю.

Ее мать покачала головой.

— Нет, этот больше «вороненок», чем остальные.

Калла сложила пальцы в щепотку и потерла их кончики, как будто стирала с них память о татуировке Ронана.

— Это было все равно что заглянуть в их безумное пространство. Из него прет такое, что и представить невозможно. Помнишь, к нам приходила женщина, беременная четверней? Так вот, у него нечто в этом роде, только гораздо хуже.

— Он беременный? — удивилась Блю.

— Он творит, — ответила Калла. — И то пространство тоже творит. Даже не знаю, как еще можно все это выразить.

Блю задумалась о том, какое созидание они имели в виду. Она всегда что-то творила — брала старые вещи, разрезала их и делала из них что-то получше. Брать уже существующие вещи и преобразовывать их в что-то другое. Именно это, по ее представлению, и имело в виду большинство людей, называя кого-то «творческим».

Но она сомневалась, что Калла говорила об этом. Она подозревала, что Калла имела в виду истинное значение творчества: создавать вещи, до которых не существовало ничего.

Мора обратила внимание на выражение лица Блю. Она сказала:

— Блю, прежде я никогда не говорила тебе, что делать, а чего не делать. Но сейчас скажу. Держись от них подальше.

Ночью после гадания Ганси проснулся от совершенно незнакомого звука и потянулся за очками. Можно было подумать, что кого-то из его квартирантов убивает, скажем, опоссум, или наступил решающий момент в ожесточенной кошачьей драке. Представить себе подробности он не сумел, однако не сомневался, что дело связано со смертью.

Ноа с жалким, перекошенным от продолжительных страданий лицом стоял на пороге своей комнаты.

— Прекрати этот кошмар, — сказал он.

Комната Ронана была неприкосновенной, и все же Ганси уже второй раз за одну неделю распахнул дверь туда. Он обнаружил там, что лампа горит, а Ронан в одних трусах, согнувшись, сидит на кровати. Полгода назад Ронан сделал себе сложную черную татуировку, которая занимала большую часть его спины и заходила на шею, и сейчас одноцветные линии, резко выделявшиеся в тусклом свете наводящей клаустрофобию лампочки, казались самым реальным, что имелось в комнате. Татуировка была необычной, одновременно и привлекательной, и зловещей, и каждый раз, глядя на нее, Ганси обнаруживал в узоре что-то новое. Нынче в чернильной расщелине между порочно-красивыми цветами, там, где раньше видел косу, он обнаружил клюв.