Мэгги Стивотер - Воронята

— Не запори дело, — прошептал Ноа.

— Постараюсь, — ответил Адам, поднимая за длинную лямку свою сумку. С пистолетом она казалась неестественно тяжелой. Я ведь проверил предохранитель, да? Да. Проверил, я знаю.

Когда он выпрямился, Ноа уже исчез. Адам прошел сквозь черный, заметно похолодавший воздух там, где он только что находился, и открыл дверь. Ганси с закрытыми глазами, с наушниками в ушах скорчился на кровати. Хотя Адам слышал только одним правым ухом, он все же расслышал чуть слышные звуки музыки, которую Ганси включил, чтобы создать для себя подобие компании и чтобы легче было уснуть.

Я не предаю его , — думал Адам. — Мы все равно делаем это вместе. Вот только когда я вернусь, мы станем равными.

Пока Адам шел к двери и открывал ее, его друг не шевелился. Выйдя из дома, Адам не услышал ничего, кроме ветра, шепчущего в листве деревьев Генриетты.

Проснувшись ночью, Ганси увидел перед собою полную луну.

Потом, снова открыв глаза и проснувшись окончательно, он понял, что это не луна — немногочисленные уличные фонари Генриетты кидали тусклый лиловый отсвет на низкие тучи, а стекла были испещрены потеками дождя.

Значит, это была не луна, но ведь разбудило же его что-то, похожее на свет… Ему почудилось, что откуда-то издалека доносится голос Ноа. Волосы на его руках медленно вставали дыбом.

— Я тебя не понимаю, — прошептал он. — Прости, пожалуйста, Ноа. Не мог бы ты говорить громче?

Теперь у него защекотало под волосами на затылке. Его выдох вдруг сгустился в облачко во внезапно похолодевшем воздухе.

— Адам, — произнес голос Ноа.

Ганси выскочил из постели, но было уже поздно. В комнате, где раньше жил Ноа, Адама уже не было. Вещи валялись в беспорядке. Собрал самое необходимое и сбежал? Нет — почти вся одежда на месте. Значит, если и сбежал, то не насовсем.

— Ронан, вставай! — крикнул Ганси, распахнув дверь к Ронану, и, не дожидаясь ответа, выскочил на лестничную площадку, чтобы взглянуть оттуда через разбитое окно на стоянку. Снаружи моросил мелкий дождь, создававший вокруг огней, светившихся в дальних домах, радужные ореолы. Ганси был почти уверен в том, что увидит, но все же был потрясен: «Камаро» на месте не оказалось. Адаму было легче завести без ключа его, чем «BMW» Ронана. Наверное, именно рев мотора и разбудил Ганси в первый раз, а лунный свет оказался всего лишь воспоминанием о том, как его разбудили в прошлый раз.

— Ганси, старина, что случилось? — спросил Ронан. Он стоял в дверях и чесал затылок.

Ганси не хотелось отвечать. Сказать об этом вслух значило признать событие реальным, воистину случившимся, признать, что Адам решился на это. Будь это Ронан, не было бы так больно — чего-то подобного от Ронана вполне можно было ожидать. Но это же Адам. Адам.

Я же говорил ему! Я сказал ему, что мы должны подождать. И он вроде бы понял меня.

Ганси попытался взглянуть на ситуацию с разных сторон, но ему никак не удавалось представить ее так, чтобы было не очень больно. Что-то продолжало терзать его изнутри.

— Что случилось? — спросил Ронан уже другим голосом.

Ничего не оставалось, кроме как ответить на вопрос.

— Адам отправился пробуждать силовую линию.

В миле от них, в доме № 300 по Фокс-вей, Блю подняла голову, когда в растрескавшуюся дверь ее комнаты постучали.

— Ты спишь? — спросила Мора.

— Да, — ответила Блю.

Мора открыла дверь.

— У тебя свет горит, — сообщила она и, вздохнув, присела на край кровати. В тусклом свете она казалась нежной, как ожившее стихотворение. Несколько долгих минут она ничего не говорила и лишь перебирала книги, которые лежали на придвинутом к кровати карточном столике. Такие молчаливые посиделки были для них в обычае; сколько помнила себя Блю, мать по вечерам приходила к ней в комнату, и они вместе читали, сидя в разных концах кровати. Когда Блю была маленькой, старый двухспальный матрас казался очень просторным, но теперь, когда она доросла до человеческого размера, они помещались на кровати, только соприкасаясь друг с дружкой коленями или локтями.

Еще немного покопавшись в книгах Блю, Мора положила руки на колени и обвела взглядом комнатушку дочери. Лампа, стоявшая на тумбочке, заливала ее мягким зеленоватым светом. На стену напротив кровати Блю приклеила вырезанные из брезента деревья, украшенные листьями из разнообразных обрезков бумаги, а на дверь шкафа — засушенные цветы. По большей части они хорошо сохранились, но некоторые выглядели совсем ветхими. Вентилятор под потолком украшали разноцветные перья и кружева. Блю прожила в этой комнате все свои 16 лет, и этого было трудно не заметить.

— Я думаю, что мне стоит попросить у тебя прощения, — сказала в конце концов Мора.

Блю, в очередной раз перечитывавшая (без особого успеха) задание по американской литературе, отложила книгу.

— За что же?

— Думаю, за то, что не была с тобой достаточно откровенна. Знаешь, быть родителем не так-то просто. А во всем виноват Санта-Клаус. Столько лет уверяешь себя в том, что дитя не знает, что его на самом деле нет, что, когда приходит время, уже не можешь в этом сознаться.

— Мама, я ведь заловила вас с Каллой, когда вы заворачивали подарки, лет… в шесть, кажется.

— Блю, это я образно выражаюсь.

Блю постучала пальцем по учебнику литературы.

— Метафоры применяют для того, чтобы сделать мысль яснее с помощью примеров. А твоя метафора ничегошеньки не проясняет.

— Но ты поняла, что я имела в виду или нет?

— Ты имела в виду, что сожалеешь о том, что не рассказала мне о Баттернате раньше.

Мора свирепо взглянула на дверь, как будто ожидала увидеть там Каллу.

— Мне не хотелось бы, чтобы ты так его называла.

— Если бы мне о нем рассказала ты, я не пользовалась бы тем именем, которое назвала Калла.

— Пожалуй, ты права.

— И все же, как его звали?

Ее мать откинулась на кровати. Она лежала поперек, и, чтобы поставить ноги на край матраса, ей пришлось согнуть колени, а Блю — убрать свои ноги, чтобы она их не придавила.

— Артемус.

— Неудивительно, что ты звала его Баттернатом, — сказала Блю. И прежде, чем мать успела что-то ответить, добавила: — Погоди… Артемус — разве это не римское имя? В смысле, латинское?

— Да. И я вовсе не считаю его плохим. И разве я учила тебя судить о людях за глаза?

— Учила, учила, — отозвалась Блю, думая о том, может ли быть то, что в ее жизни вдруг возникло столько всего, связанного с латынью, простым совпадением. Неверие в возможность совпадений, о котором так часто говорил Ганси, начало въедаться и в нее, потому что ей самой совпадения уже не казались случайными.

— Возможно, — чуть помолчав, согласилась Мора. — В общем, слушай. Что мне известно… Я считаю, что твой отец имеет какое-то отношение к Кейбсуотеру или к силовым линиям. Когда-то давно, еще до твоего рождения, мы с Каллой и Персефоной увлеклись вещами, которыми нам не следовало бы заниматься…