Марина Дяченко - Шрам

– Отец… – голос Тории дрогнул.

Декан извлек из сейфа яшмовую шкатулку, откинул крышку, взял с черной бархатной подушечки нечто, тихонько звякнувшее желтой цепочкой:

– Вот он, Солль… Взгляните, можно.

На ладони у него лежала золотая пластинка с фигурной прорезью – медальон на цепочке.

– Это Амулет Прорицателя… Немыслимо ценная вещь, хранимая в тайне.

– Меня нельзя выпускать из этой комнаты, – сказал Солль в ужасе. – Я же все им доложу…

Декан поймал сочувственный взгляд Тории, обращенный к Эгерту; подумал, покачал головой:

– В моих силах сделать так, чтобы вы забыли… о виденном. Как забыл ваш друг Гаэтан об одном случае, свидетелем которого он случайно стал… Это возможно – однако я не буду этого делать, Эгерт. Вы должны пройти свой путь до конца. Боритесь… за свою свободу, – последние слова декан произнес, обращаясь к медальону.

– Но что, если Лаш узнает?! – взвилась Тория.

– Я не боюсь Лаш, – отозвался декан глухо.

Пламя в камине разгоралось все сильнее, и медальон на ладони Луаяна отбрасывал блики на потолок.

– Он совсем чистый, – сказал декан вполголоса. И Эгерт, и Тория удивленно взглянули на него:

– Что?

– Он чистый, – пояснил декан, – золотой… Ни пятнышка ржавчины. Ни крупинки… А ведь накануне больших испытаний… Он чует опасность, нависшую над миром, и ржавеет. Так было полвека назад, когда на пороге стояла Третья сила… Тогда, я помню, меня, мальчишку, тоже мучили предчувствия – и медальон, как говорят, был полностью ржав. Теперь он чист… Будто ничего и не угрожает. Но я-то знаю, что это не так!

Сдержав прорвавшуюся горечь, декан в полном молчании спрятал медальон обратно в сейф.

– Угрожает… Лаш? – спросила Тория шепотом.

Декан подбросил в камин поленьев – Солль отскочил от рассыпавшихся искр.

– Не знаю, – признался Луаян неохотно. – Лаш имеет к этому какое-то отношение… Но самое страшное – что-то другое. Или… кто-то другой.

Зима наступила в одну ночь.

Проснувшись рано утром, Солль увидел, что серый сырой потолок тесной комнатки побелел, как подол подвенечного платья; не было слышно ни ветра, ни шагов, ни стука колес на площади – в торжественной тишине на землю валились снега.

По традиции, в день первого снега отменялись все лекции; узнав о таком обычае, Эгерт обрадовался даже больше, чем мог ожидать сам.

В университетском дворике скоро стало весело; под предводительством Лиса мирное студенчество внезапно переродилось в орду прирожденных воинов – наскоро слепленная снежная крепость успела пасть, и не однажды, прежде чем в битву ввязался Солль.

Как-то само собой получилось, что вскоре он, как герой древности, оказался один против всех; рук у него, кажется, было не две, а десять, и ни один бросок не пропадал даром – любой запущенный снежок находил свою цель, чтобы превратиться в снежную крошку на чьем-нибудь раскрасневшемся лице. Атакуемый со всех сторон, он нырял под неприятельские снаряды, и они сталкивались у него над головой, осыпая светлые волосы снегом; отчаявшись поразить слишком уж подвижную мишень, противники его, сговорившись, собирались уже пойти в рукопашную и закатать непобедимого в сугроб – когда, оглянувшись, смеющийся Солль вдруг увидел наблюдающую за схваткой Торию.

Лис со товарищи сразу же стушевались; Тория, не спеша, нагнулась, зачерпнула снег и скатала его в шарик. Потом, несильно размахнувшись, бросила – и угодила Соллю в лоб.

Он подошел, стирая с лица снежную воду; Тория серьезно, без тени улыбки смотрела в его мокрое лицо:

– Сегодня первый снег… Я хочу тебе что-то показать, – не говоря больше ни слова, она повернулась и пошла прочь; Эгерт двинулся за ней, как привязанный.

Снег ложился, засыпая университетские ступени, и на головах железной змеи и деревянной обезьяны вздымались необъятных размеров зимние шапки.

– Это в городе? – спросил Эгерт обеспокоенно. – Я бы не хотел… встречаться с Фагиррой.

– Разве он посмеет приблизиться к тебе в моем присутствии? – улыбнулась Тория.

Город тонул в безмолвии; вместо гремящих телег по улицам бесшумно крались сани, и широкие следы их полозьев казались твердыми, будто фарфоровыми. Снег валил и падал, укрывая плечи пешеходов, пятная белым черных удивленных собак, скрывая от глаз отбросы и нечистоты.

– Первый снег, – сказал Эгерт. – Жаль, что растает.

– Вовсе нет, – отозвалась Тория, – каждая оттепель – будто маленькая весна… Пусть тает. А то…

Она хотела сказать, что снежная гладь напоминает ей чистую простынь, которой накрывают покойника – но не сказала. Пусть Эгерт не думает, что она всегда шутит так мрачно; зима ведь действительно красива, и кто виноват, что в сугробе можно замерзнуть до смерти, вот как ее мать?

На выступающих из стен балках сидели красногрудые снегири с белыми снежинками на спинах, похожие на стражников в их яркой форме; тут же прогуливались и стражники с длинными пиками, красно-белые, нахохленные, похожие на снегирей.

– Тебе не холодно? – спросил Эгерт.

Она глубже засунула руки в старенькую муфту:

– Нет. А тебе?

Он был без шапки – снег ложился ему прямо на волосы и не таял.

– А я никогда не мерзну… Меня отец воспитывал как воина, а воину, помимо всего прочего, приличествует закалка, – Эгерт усмехнулся.

Миновали городские ворота – мокрый снег залепил оскаленные пасти стальным змеям и драконам, выкованным на тяжелых створках. По большой дороге тянулись санные обозы; Тория уверенно свернула и вывела Эгерта к самому берегу реки.

Подобно стеклу, покрытому изморозью, поверхность воды была затянута корочкой льда – плотной и матовой у берегов, тонкой и узорчатой у середины; сама же стремнина оставалась свободной, темной и гладкой, и на самом краю льда стояли толпой черные, исполненные важности вороны.

– Мы пойдем вдоль берега, – сказала Тория. – Посмотри… Тут должна быть тропинка.

Тропинку погребло под снегом. Эгерт шагал впереди, и Тория старалась попадать башмачками в глубокие следы его сапог. Так шли довольно долго, и снег перестал, наконец, падать, и сквозь рваные дыры в облаках проглянуло солнце.

Тория прищурилась, ослепленная – таким белым, таким сверкающим оказался вдруг мир; Эгерт обернулся – в волосах у него вспыхивали цветными огнями нерастаявшие снежинки:

– Долго еще?

Она улыбнулась, почти не понимая вопроса – в тот момент слова показались ей необязательным довеском к снежному, залитому солнцем великолепию этого странного дня.

Эгерт понял – и нерешительно, будто спрашивая позволения, улыбнулся в ответ.

Дальше пошли рядом – тропинка выбралась на холм, где снег уже не был таким глубоким. Одну руку Тория держала в теплых недрах муфты, а другой опиралась на руку спутника – Солль плотнее прижимал к себе локоть, чтобы ладонь ее, спрятавшись в складке рукава, не мерзла.