Марина Дяченко - Шрам

Эгерт повернулся и побрел прочь.

Лиса не найти, он пропал, сгинул где-то в чумном котле, никому не помочь, ничего не исправить, Эгерт тоже умрет. При одной этой мысли в душе его бесновался животный страх – но сердцем и разумом он ясно понимал, что главное дело отпущенной ему куцей жизни – Тория. Последние дни ее не должны быть омрачены ужасом и тоской, он, Эгерт, не позволит себе роскошь умереть первым – только убедившись, что Тории больше ничего не угрожает, он сможет закрыть глаза.

Завидев впереди на мостовой скорчившееся тело, Эгерт хотел обойти его как можно дальше – но человек пошевелился, и Солль услышал слабое царапанье железа о камень. Под боком у лежащего примостилась шпага; Эгерт разглядел капли влаги на дорогих ножнах, на тяжелом эфесе с вензелем, на расшитой самоцветами перевязи. Потом он перевел взгляд на лицо лежащего.

Карвер молчал; грудь его ходила ходуном, хватая сырой воздух, губы запеклись, а веки распухли. Одна рука в тонкой перчатке цеплялась за камни мостовой, другая сжимала рукоятку шпаги, будто оружие могло защитить своего хозяина и перед лицом Мора. Не отрываясь, Карвер смотрел Эгерту в глаза.

Приглушенное туманом, издали донеслось захлебывающееся лошадиное ржание.

Карвер судорожно вздохнул. Губы его дернулись, и Эгерт услышал тихое, как шорох осыпающегося песка:

– Солль…

Эгерт молчал, потому что говорить было нечего.

– Солль… Каваррен… Что теперь с Каварреном?

В голосе Карвера скользнула такая тонкая, такая умоляющая нотка, что Эгерту на мгновение вспомнился тот нерешительный тонкогубый мальчик, каким был двенадцать лет назад приятель его детства.

– Каваррена… Это… Эта смерть… Не достигнет?

– Конечно, нет, – сказал Эгерт уверенно. – Слишком далеко… И потом ведь есть карантинные заставы, патрули…

Карвер передохнул, кажется, с облегчением. Запрокинул голову, прикрыл глаза; прошептал с полуулыбкой:

– Песок… Ямы, следы… Холодная… вода. Смеялись…

Эгерт молчал, приняв случайные слова за бред. Карвер не отрывал от него странного, из-под тяжелых век, рассеянного взгляда:

– Песок… Кава… Помнишь?

Солль увидел на секунду залитый солнцем берег, желтый с белым, как покрытая глазурью бисквитная булка, зеленые островки травы, компанию мальчишек, вздымающих к небу фонтаны брызг…

– Ты мне… вечно глаза засыпал песком. Помнишь?

Он изо всех сил пытался призвать такое воспоминание – но перед глазами у него была только мокрая, лоснящаяся от влаги мостовая. Было ли?.. Да… было. Карвер тогда не жаловался – он покорно промывал полные песка, воспаленные, закрывшиеся глаза.

– Я не хотел, – сказал зачем-то Эгерт.

– Хотел, – возразил Карвер тихо.

Они долго молчали, и туман не желал расходиться, и отовсюду тянуло дымом, и гнилью, и подступающей смертью.

– Каваррен… – прошептал Карвер едва слышно.

– С ним ничего не случится, – отозвался Эгерт.

Тогда, испытующе глядя на него, Карвер попытался приподняться на локте:

– Ты… уверен?

Перед глазами Солля поблескивала речная гладь, вспыхивали и гасли солнечные искры на воде, и, подрагивая, отражались зеленые кроны, каварренские крыши, башни, флюгера…

Зная, что врет, он улыбнулся широко и спокойно:

– Конечно, уверен. Каваррен в безопасности.

Карвер глубоко вздохнул, опускаясь обратно на мостовую, глаза его наполовину прикрылись:

– Слава… небу…

Больше никто не слышал от него ни слова.

Туман разошелся, и представшая Соллевому взору площадь походила на поле боя. Здесь хватило бы пищи для тысяч ворон – однако ни одной птицы не было в городе, никто не тревожил мертвых, будто повинуясь запрету.

Впрочем, нет. Эгерт оглянулся – от трупа к трупу перебегал, согнувшись, парнишка лет восемнадцати, невысокий, щуплый, с холщовым мешком через плечо. В такие мешки нищие собирают подаяние – Эгерт догадался, что собирал в свою сумку парнишка. Склонившись над трупом, он ловко выуживал у мертвого кошелек, либо табакерку, либо случайно подвернувшееся украшение; с кольцами была морока – они не желали соскальзывать с раздувшихся пальцев, парнишка сопел, опасливо поглядывая на Эгерта – однако продолжал свое дело, елозил по мертвым рукам заранее припасенным обмылком.

Солль хотел крикнуть, но страх оказался сильнее ярости и отвращения; поплевывая на свой обмылок, мародер обогнул Эгерта по широкой дуге – и присел от резкого, пронзительного свиста.

Эгерт, обмерев, смотрел, как парень бросился бежать, как на самом краю площади его настигли две плечистых фигуры, одна вроде бы в бело-красном одеянии стражника, другая в чем-то черном, неряшливо обвисшем; парнишка вскрикнул, как заяц, метнулся, забился в чужих руках, стянул с себя мешок, будто откупаясь… Эгерт не хотел смотреть – и смотрел, как человек в одежде стражника лупит парня по голове его же мешком; потом послышалось надрывное, долетевшее через всю площадь:

– Не-ет! Я не… Оно же никому не надо! Оно же не надо никому! Мертвецам-то не надо… О-ой!

Превратившись в нечленораздельный визг, крик захлебнулся; на уличном фонаре закачалось щуплое тело с холщовым мешком на груди.

Поздним вечером вернулся Лис. Эгерт, чья интуиция в те дни обострилась, как жало, встретил его первым.

Гаэтан стоял у входа, на каменном университетском крыльце, стоял, обнимая за плечи деревянную обезьяну; треугольная шапочка, измятая и потерявшая форму, съехала ему на лоб. Он был, конечно, в стельку пьян – Эгерт, испытавший колоссальное облегчение, хотел увести с холода и уложить в постель. Услышав за спиной Соллевы шаги, Лис вздрогнул и обернулся. Свет фонаря над входом упал ему на лицо – Гаэтан был трезв, трезв, как в день экзамена, но глаза цвета меда казались сейчас темными, почти черными:

– Солль?!

Эгерт не понял, что так напугало его друга; снова шагнул вперед, протянул руку:

– Идем…

Гаэтан отшатнулся. Взгляд его заставил Эгерта замереть; ни разу за долгое знакомство он не видел в глазах приятеля такого странного выражения. Что это – ненависть? Презрение?

– Лис… – пробормотал он смущенно.

– Не подходи ко мне, – отозвался Гаэтан глухо. – Не подходи… Эгерт. Не подходи, прошу… Уйди. Возвращайся, – он пошатнулся, и Солль понял вдруг, что трезвый Гаэтан едва стоит на ногах – его тянет к земле, его тянет в землю.

Он понял, что за выражение застыло в глазах Лиса. То был страх надвигающейся смерти – и страх увлечь за собой другого человека, друга, Солля.

– Гаэтан! – простонал Эгерт сквозь зубы. Тот крепче обнял обезьяну:

– Ничего… Знаешь, Фарри вчера умерла. Помнишь Фарри?

– Гаэтан…

– Возвращайся. Я пойду… понемногу. Доберусь… до «Одноглазой мухи». Если хозяин жив… он нальет мне. В долг, – Лис засмеялся, с трудом протянул руку и, едва дотянувшись, ласково потрепал обезьяну по лоснящемуся деревянному заду.