Марина Дяченко - Преемник

Луар тщетно попытался соскоблить ногтем новое пятнышко ржавчины на золотой пластинке. Вздохнул. Спрятал медальон за пазуху, собрал листки с именами бывших служителей, оделся и вышел из дому. Хозяйке он сообщил, что идет на вечеринку с друзьями, и добрая женщина от души порадовалась за своего юного жильца.

– Нет, – удивленно сказала молодая женщина. – Такое имя… Где-то слышала… Но здесь нет таких никого.

За ее юбку прятался застенчивый малыш с лукавыми черными глазами. Лохматый пес у ворот не рычал, а только скалился – однако цепь натянулась, как струна.

Женщина вдруг помрачнела – вспомнила, очевидно, кто таков этот Фагирра, о котором так вот запросто спрашивает незнакомый парень. Сухо кивнула Луару и пошла в дом, уводя за руку упирающегося малыша.

– Не поминал бы, – хмуро посоветовал мужчина, точивший брусом узкую лопату. – Не поминал бы вслух, беду накличешь…

– Да тут они жили! – круглая, как сито, старуха выбралась из погреба, потирая поясницу. – Там… – она неопределенно махнула рукой куда-то за забор. – Ты, – это мужчине, – мал был… Соседи все от Мора и померли… И эти померли – мамаша ихняя, одна замужняя дочка с детями и одна незамужняя, и парнишка молоденький был, совсем сопляк… В один день и померли, а этот, в плаще, потом пришел и сам закопал…

– Да что вы мелете, – неприязненно отозвался мужчина. – Он же, – кивнул на Луара, – про Фагирру спрашивает… По-вашему, кто в плаще, так и Фагирра сразу? А может, священное привидение Лаш?

– Спасибо, – сказал Луар, повернулся и ушел, чувствуя затылком напряженные взгляды.

Проходя через площадь у городских ворот, он вспомнил, как совсем недавно нашел здесь три повозки, составленные рядом, и в одной из них была Танталь… И как он подал ей руку, а она обрушилась на него, как мерзлый водопад, и как потом, в гостинице «Медные врата», этот водопад обернулся пламенем…

Безумный старик в плаще служителя Лаш сидел под горбатым мостом, неподвижно глядя в цвелую воду канала. Не веря в удачу и не слушаясь разума, а просто повинуясь неясному интуитивному побуждению, Луар остановился рядом и тихо позвал:

– Служитель Каара…

Он не был готов к тому, что произошло потом.

Старик дернулся, по телу его пробежала судорога; медленно-медленно, по волоску, он обернулся к струсившему Луару – и заплывшие глаза его расширились, как от боли:

– Ты… Наконец…

Луар попятился. «Предан до безумия»… Какое точное определение. До безумия.

– Ты… – прохрипел старик, и на лбу его Луару померещился шрам след давнего удара камнем. – Ты… Вернулся…

Луар испугался уже по-настоящему – только чудо и немыслимое усилие воли удержали его от позорного бегства.

– Фагирра, – проплакал старик. – Не все… Лишь немногие… Скоро… Уже… Доверши.

– Да, – сказал Луар, чувствуя, как по спине продирает будто ледяная лапа. – Я… скоро-скоро.

– Клянусь! – старик вскинул руку. – Он… без памяти, ты прав… Он недостоин… Достоин не каждый… Каара достоин… Ты прав, Фагирра, ты снова прав… Доверши же!

– Что? – прошептал Луар почти против воли.

Старик вдруг улыбнулся – и улыбка его была ужасна, такая немощная, такая искренняя и в то же время льстивая, обнажившая беззубые пятнистые десны:

– Ты задумал… правильно, Фар. Не все… Но Каара достоин, да?

– Да! – выкрикнул Луар, повернулся и кинулся бежать.

В тот вечер он долго стоял перед зеркалом, с двух сторон освещая свое лицо двумя длинными свечами.

Он хотел увидеть в нем то, что увидел старик. Он хотел знать, как выглядит Фагирра.

Старая нянька, чьим заботам вверена была маленькая Алана, много дней подряд не находила себе места.

Загородный дом Соллей, большой и удобный, пустовал без слуг; из обитателей в нем остались только сама госпожа Тория да девочка с нянькой. Хозяйство приходило в упадок; нянька сбивалась с ног, стараясь всюду поспеть, готовила и убирала, кормила лошадей, чистила стойла – и одновременно пыталась приглядеть за воспитанницей, которая с каждым днем все больше отбивалась от рук.

Уютный мирок Аланы развалился окончательно. Она потеряла отца и брата, а теперь потеряла еще и дом – потому что привычный быт ее ухоженного детства отличался от нынешнего, как морской берег от малярийного болота. Она сделалась мрачной и капризной, угрюмой, как звереныш, и все чаще отвечала на нянькины заботы откровенной грубостью – добрая женщина не решалась ее наказать, потому что в последние дни Алана потеряла и мать тоже.

Госпожа Тория Солль заперлась в своей комнате и не желала никого видеть. Нянька часами простаивала под дверью, умоляя госпожу съесть хоть яблоко, хоть ломтик мяса, – само упоминание о пище вызывало у Тории отвращение. Она не объявляла голодовки – она просто не могла есть, только жадно пила приносимую нянькой воду. Увидев ее сквозь дверную щель, старая женщина долго потом маялась и плакала – Тория постарела лет на двадцать, коже ее плотно облегала кости, и на исхудавшем, белом до синевы лице лихорадочно блестели воспаленные, нездоровые глаза.

Однажды – это случилось вечером, когда нянька на кухне кормила Алану остывающей кашей – госпожа спустилась к ним. Неверным шагом пройдя мимо обмершей женщины, она молча подхватила Алану на руки и судорожно прижала к себе – так, что глаза девочки расширились от боли. Тория трясла ее и тискала, истерично целуя, путаясь пальцами в растрепанных волосах, постанывая и приговаривая чуть слышно: «Малыш… Мальчик мой… Маленький… Сынок…» Потом до Аланы дошел весь ужас происходящего, и, забившись от страха, она закричала во все гордо, заплакала так, что слезинки разлетелись веером; будто протрезвев от этого крика, Тория безвольно опустила руки, позволяя девочке выскользнуть на пол, повернулась и ушла, не говоря ни слова.

Всю ночь старая женщина и маленькая, дрожащая Алана скулили и плакали, тесно прижавшись друг к другу.

Утро он провел в одиночестве, как, впрочем, и предыдущий вечер, и утро перед тем. Попойки в доме Соллей постепенно сошли на нет; для жителей Каваррена не осталось тайной его странное нежелание исполнить свой воинский долг – явиться на зов и возглавить гарнизон в борьбе с разбойниками, о которых уже и в Каваррене говорили, что они необычайно жестоки и наглы. Город, как и прежде, жил слухами – но и слухи не вечны, кто-то уже потерял интерес, кто-то пожал плечами, а кто-то и прямо объявил Эгерта Солля изменщиком и трусом…

Он усмехнулся. Горожане могли предположить, что их, горожан, мнение мало заботит Солля – но у них не хватило бы воображения понять, в какой колоссальной степени ему наплевать на все их пересуды. Он сидел у окна и равнодушно смотрел, как пузырятся под дождем лужи, как бродят по двору псы и время от времени гремят по мостовой кареты с кичливыми гербами.