Марина Дяченко - Преемник

(Ты – мой родич, Руал. Я ненавижу тебя – но ты один меня слышишь. Все, что есть у тебя сегодня – мой подарок)

– У меня ничего нет, – Руал пожал плечами.

(Твоя долгая жизнь. Твоя сила. Все это – я. Ты несешь меня, ты отягощен мною, как самый светлый день бывает отягощен предстоящей ночью)

Ему вдруг сделалось холодно. От сырой земли потянуло гнилым, промозглым ветерком.

– То, что ты несешь этому миру, – спросил он медленно, – это ночь?

(Ночь – сейчас)

Руал передернулся от чужого страстного напора, проникшего в его сознание вместе с этими словами.

(Ночь – сейчас. Будет день. Ты глуп. Ты боишься… Кто боится темноты, тот никогда не поймет света. Что выиграли живущие от того, что ты не впустил меня? Что отказал мне и обманул мои надежды? Что выиграл ты сам? Эта твоя жизнь… Ты муравей, ползущий по яблоку. Я познаю вечность, думает букашка. Яблоко круглое… бесконечный путь. Ты бесконечно ничтожен и бесконечно велик, потому что несешь частицу меня)

– Ты нескромен, Пришедший Извне.

Смешок.

(Мы скоро увидимся, Руал. Увидимся воочию)

Его снова передернуло. И тело его, и разум помнили пережитый когда-то ужас.

(Не бойся. Просто будь готов)

Девчонка наконец-то отвоевала свою ленточку; давешние противники теперь мирно договаривались о правилах метания костяной биты. Пухлый мальчишка начертил в пыли кривую линию; совсем маленьких пацаненок сосал палец, наблюдая, как сестра его втыкает в землю длинные тонкие щепки.

Руал пересилил себя. Поинтересовался с усмешкой:

– А что же твой Привратник?

(Да. Да. Он скоро созреет. От него отвернулись, его предали, его прокляли… Как когда-то тебя)

– Ты ищешь отторгнутых, – пробормотал он раздумчиво. – Тебе нужны озлобленные…

(Не озлобленные. Свободные)

– Я ведь хотел еще и мстить.

(Это тоже)

– Не понимаю, – теперь он расслабился, закинув ногу на ногу, – В мире полно сволочей, готовых впустить тебя и без весомой на то причины… И задаром, просто от скуки. А?

(Ты думаешь, это всякому под силу?)

Руал усмехнулся, оценив чужое возмущение:

– А разве нет?

(Ты не смог)

Дети по очереди швыряли костью в частокол из щепок – пухлый мальчишка был точнее и удачливее всех, брат его все время заступал за линию, а девчонка всякий раз шумно уличала его. Маленький пацаненок задумчиво слюнявил пятерню.

– А он, – шепотом спросил Руал, – этот новый Привратник… Он сможет?

Будто ветер прошел по верхушкам деревьев; в траве застучали упавшие яблоки, и дети прервали игру ради свалившегося на них лакомства.

(Он сильнее тебя. Он наследник Фагирры и Луаяна. Он Прорицатель по праву. Он наказан без вины, предан и проклят. Он свободен и зол… Он станет мною, и силы наши сольются)

На пороге дома показалась темноглазая женщина; мельком глянула на сидящего под деревом старика, утерла слюни младшему мальчишке, позвала остальных обедать. Долговязая девчонка заупрямилась и получила несильный, но решительный и звонкий шлепок.

– И что тогда? – медленно спросил Руал.

(Тебе-то что? Твои воспоминания останутся с тобой, а больше у тебя ничего нет)

– А вот они? – спросил он снова, глядя в закрывающуюся за детьми дверь.

(Ты не понимаешь. Перед тобой прекрасный храм – а ты считаешь мокриц под ногами. Потому ты глуп, потому ты не сумел)

– Ты – прекрасный храм?

(Я зодчий. И я же – строитель)

– А он? Привратник?

(Он станет мною)

– А я?

(А тебе нравится быть наблюдателем. Ты привык)

Женщина вышла снова. Звякнула ведром у колодца; с грохотом откинула крышку, пустила разматываться ворот – все это не сводя с Руала настороженного и не очень приветливого взгляда.

(Все изменится, Руал. Только ты останешься прежним. По старой памяти… Хоть вряд ли это тебя обрадует. Тяжело быть прежним в мире, который меняется)

– Меняется – в угоду тебе?

Кажется, он спросил слишком громко; женщина услышала его голос сквозь натужный скрип ворота, услышала и вздрогнула.

Смешок.

(Мир должен измениться. Потому что он несовершенен. Ты дурак, Руал, но не настолько, чтобы отрицать это)

Женщина наклонилась, подхватила за дужку показавшееся из колодца полное ведро – и в этот момент мучительно напомнила Руалу ту, другую, которая приходилась ей бабкой. Даже взгляд – серьезный и настороженный…

– Ящерица, – сказал он шепотом.

(Ты много потерял, Руал)

По верховьям деревьев снова прошелся резкий, неожиданный ветер. Руал почувствовал, как бегут по коже ледяные мурашки.

– Да, – сказал он чуть слышно. – И это не последняя потеря.

Эгерт не любил подземелий. Кто их, впрочем, любит – наверняка не узники, годами гниющие в каменных мешках либо неделями дожидающиеся пыток… А Солль слишком хорошо помнил, как шел этим коридором в сопровождении Фагирры и городского палача, и как пахло в пыточной, и какие крики доносились сквозь толщу стен…

Палач поднялся навстречу; был он удивительно похож на своего предшественника, двадцать лет назад раздувавшего для Солля жаровню. Впрочем, Эгерта раскаленный металл не тронул… А Тория…

Внутри него захлопнулась некая дверца: запрещено. Не сейчас, в самом деле… Не думать…

Он кивнул сопровождавшему его тюремщику; тот передал свой факел палачу и исчез в боковом коридоре. Палач, с виду похожий скорее на мастерового, вопросительно склонил голову к плечу; Солль кашлянул, прочищая горло:

– Ну?

– Готовый, – отозвался палач степенно. – Ждёть.

Низкая железная дверь гостеприимно распахнулась перед господином полковником; наклонив голову, Солль шагнул в камеру пыток – ту самую, где много лет назад говорил с ним Фагирра.

Два факела, укрепленные в железных кольцах, давали даже больше света, чем хотелось бы Соллю. Жаровня на трех ногах подмигивала красным; у стены стояли кресло с подлокотниками и низкая круглая табуретка. Перед жаровней помещался широкий топчан; сейчас он жалобно поскрипывал под грузом мощного, обнаженного, покрытого потом волосатого тела. Запах дыма в камере мешался с ядреным духом немытого мужика.

Солль передвинул кресло подальше и сел, положив руки на подлокотники. Палач принялся отбирать инструменты. Солль не глядел в его сторону; слушая отвратительный лязг, он вспомнил задумчивые глаза судьи Ансина: «Это не твое дело, Солль… Но я понимаю, почему ты за него берешься».

Сова ждал. Глаза его больше чем обычно напоминали круглые желтые плошки на морде хищной птицы; кожа на лбу разошлась, открывая длинную рану – последствие удара, спасшего Соллю жизнь. Руки и ноги атамана были намертво прикручены к топчану. Бороду и волосы палач успел умело обкорнать; неглубокая рана на плече уже затянулась, но шея по-прежнему была обвязана тряпкой, и тряпка пропиталась кровью.