Марина Дяченко - Авантюрист

– Снял бы, да… Не станет у меня силенок. Другой бы врал, да плату требовал, а я прямо скажу – безнадежное это… дело. Я не возьмусь.

– А вот другой взялся, – сказал я, холодея. – Как думаешь – соврал?

Старичок зябко потер маленькие темные ладони:

– Не скажу… не знаю. Может, и соврал… кто проверит…

– Мне же помирать через полгода, – сказал я зло. – Может, ты бы поднатужился?

Он открыл глаза. Минуту назад они были зеленые – а теперь стали желтые, как засахарившийся мед.

– Нет. Не сдюжу. Надорвался… Давно…

– Тогда подскажи, кто бы взялся?

Старичок молчал.

По темной комнате плавал болотный огонь – выхватывая из полутьмы то пустую железную клетку, то мутное железное зеркало, но обломок мельничного жернова, странной прихотью заброшенный в угол ветхой избушки на сваях.

Праздник пронесся, устилая землю обрывками серпантина и россыпями несвежего конфетти. День Пре-многоликования, самый яркий, самый любимый горожанами день; дом семейства Соллей остался безучастен ко всеобщему празднованию. Не украшенный, вопреки традиции, цветами и фонариками, темный и пустой – слуги отпросились еще с полудня – дом молча переждал бурление ликующих толп.

Утром на захламленных улицах хозяйничал туман. В серой влажной кисее терялся редкий шелест первых утренних метелок; по направлению к городской площади шагал, тяжело ступая, высокий светловолосый человек. Частью светловолосый, частью седой.

Эгерту Соллю некуда было спешить. Сегодняшний день – тихий, туманный и пустой – нравился ему куда больше, нежели предпраздничная лихорадка либо пьяная суета всеобщего ликования. Занятия в Корпусе начинались сегодня на час позже – незначительное послабление, учитывая, что большинство людей во всем городе станут отдыхать до самого вечера…

У Эгерта Солля был час для неспешной прогулки. Он долго стоял на горбатом мостике – канал недавно чистили, и вода, прежде цвелая, пахла теперь свежестью и мокрым камнем. Уплывали вниз жухлые листья; десять лет назад, в такое же туманное утро, Эгерт Солль стоял на этом мосту вместе с сыном.

Каким он был бы сейчас – Луар, которому без малого тридцать?

Эгерт Солль дорого отдал бы, чтобы вернуть те дни.

Ему казалось, что, будь он умней – все сложилось бы по-другому…

Впрочем, он обманывал себя. Раз в год, стоя на горбатом мостике, он мог позволить себе роскошь самообмана.

Я вернулся за три дня до назначенной свадьбы – осунувшийся, побитый дорогой, и, боюсь, не очень-то веселый с виду, Танталь, похоже, думала, что я вообще не вернусь. Или мне померещилось?..

Во всяком случае, когда она звала Алану, голос ее был вполне радостным:

– Скорее, невеста! Ну-ка, кто пришел?!

По крайней мере, девчонку они пока не потеряли. Девчонка не сбежала в лес, не ушла юнгой на торговом судне и не записалась в разбойники. Что уже неплохо.

Алана, пожалуй, даже похорошела. По-видимому, за ее угри серьезно взялись – во всяком случае, теперь их почти не было видно. В остальном невеста моя оставалась по-прежнему дитя дитем; я чмокнул ее в щеку, и щека была все такая же горячая. Мне показалось, что я вообще никуда не уходил. Только собирался.

Моя комната трогательно соблюдалась в неприкосновенности. И на столе лежали некоторые забытые вещи – в частности, замшевый мешочек, вышитый бисером, служанка, как оказалось, даже почистила его от пыли, стерла следы моих сапог…

Я запер за собой дверь и тяжело опустился в кресло.

Долгая зима – и весна, время, когда так хочется жить…

Рекотарсы никогда никому не служили. Оказать услугу – возможно, заключить сделку – куда ни шло…

Я взял мешочек в руки – почти с отвращением. Россыпи бисера казались реденькими, ни узора, ни рисунка…

Надо бы почитать книжку Аланиного деда. Относительно магов, пусть историю Дамира она замалчивает – но, может быть, другие полезные сведения…

Внутри мешочка было по-прежнему тепло. И совершенно пусто; я осторожно ощупал внутренние швы. Невинный мешочек. Маги? Кто такие маги?..

В дверь тихонько постучали:

– Господин Рекотарс… Господин Эгерт зовет отужинать, нынче на ужин молочный поросенок, рыба в муке с винным соусом, дыня, фаршированная клёрсами, грибы…

Надо будет спросить, что такое клёрсы, подумал я машинально.

И в этот момент рука моя, по рассеянности остававшаяся в мешочке, ощутила прикосновение.

– Да! – выкрикнул я громче, чем следовало. – Скажи господину Эгерту… сейчас иду!..

Холодная рука, обитающая в темноте по ту сторону замшевого мешочка, на мгновение исчезла. Секунду спустя я почувствовал, как за мой мизинец цепляется чужой, согнутый колечком палец; я обомлел: мири-мири навсегда…

«Поискал?»

– Ты врешь мне, Чер… Чонотакс. Ты не можешь отменить Приговор!

«Ты действительно не веришь в мои силы? А может быть, просто не хочешь платить, желаешь, чтобы я освободил тебя даром?»

Я молчал. Рука Черно приятельски пожала мою ладонь.

«Не морочь себе голову, Ретано. Делай, как я говорю. Ладно, пусть это будет не служба… Пусть будет помощь. Бери девчонку, бери книжку и возвращайся.»

Я стиснул зубы и изобразил ответное пожатие. Не потому, что мне так уж этого хотелось.

Из вежливости.

Согласно приличиям, сопровождать новобрачную в дом молодого мужа полагалось кому-либо из родственников или домочадцев, в крайнем случае доверенному лицу, Солль, как мне объяснили, не мог ни на день оставить жену.

Вот уже три года полковник не покидал города – с тех самых пор, как госпожа Тория перестала выходить из комнаты; Танталь нашла десяток предлогов, чтобы не сопровождать нас, а старая нянька была слишком немощна для долгого путешествия. Таким образом, после недолгого колебания и моих обещаний разбиться в пыль ради блага Аланы жену решено было поручить исключительно заботам мужа. Как то и должно отныне быть.

Солль предоставил нам дорожную карету и расторопного Клова на козлах. Хотел отправить с нами и служанку, но я отговорил его: в моем замке, сказал я небрежно, Алана не будет испытывать недостатка ни в чем. Ни в заботе, ни в любви, ни в слугах; полковник намеревался приставить к нам еще каких-то телохранителей, но я всерьез оскорбился: не знаю, как в роду Соллей, сказал я холодно, а в роду Рекотарсов муж считается достаточной защитой для собственной жены. Я вполне в состоянии доставить Алану до места – войны, слава Небу, не предвидится, а холодная зима еще не наступила.

Солль покусал губы – и смирился.

Наша с Аланой свадьба получилась многолюдной и пышной. Весь город спешил принести свои поздравления, увитые цветами гербы – Рекотарсов и Соллей – украшали чуть не каждую площадь, я пил вино и до хрипоты клялся Алане в верности. То есть не самой Алане – а всем, кто оказывался рядом, бургомистру, начальнику стражи, городскому судье, еще кому-то, еще, я очень убедительно клялся, я обещал отдать за Алану жизнь, быть достойным, оправдать, голову положить, лишь бы Алане было хорошо…