Стивен Эриксон - Охотники за костями. Том 2 [litres]

… сначала твою лошадь. Он ненавидит этих созданий…

Глаза, глубоко утопленные в глазницах на исковерканном лице, полыхнули огнём, когда Укус заметил Парана. На грубом подобии рта возникло что-то вроде улыбки.

– Тебе недостаточно сладко её дыхание? Ты силён, раз противишься ей. Она захочет узнать, кто ты. Прежде, – он расплылся в ухмылке, – чем мы убьём тебя.

– Потому-то Серая Богиня не знает, кто я, – ответил Паран. – Я отвернулся от неё. И она не в силах меня принудить.

Укус вздрогнул:

– В твоих глазах… зверь. Раскрой себя, малазанец. Ты не похож на других.

– Скажи ей, – ответил Паран, – что я пришёл с предложением.

Голова склонилась набок:

– Ты желаешь усмирить Серую Богиню?

– В определённом смысле. Должен сказать, у нас очень мало времени.

– Очень мало? Почему?

– Отведи меня к ней, и я объясню. Но поспеши.

– Она тебя не боится.

– Хорошо.

Мужчина ещё некоторое время рассматривал Парана, после чего указал куда-то своей косой.

– Тогда следуй за мной.

За прошедшие годы Торахаваль Делат преклонила колени перед множеством алтарей и открыла для себя одну истину. Всё, чему поклоняются, является лишь отражением поклоняющегося. Любой бог, пусть даже самый кроткий, вынужден примерять множество масок – по форме сокровенных желаний, тайных страхов и удовольствий каждого смертного, лишь играющего в подобострастного послушника.

Верующие бросаются в свою веру с головой и тонут в ней.

И была ещё одна истина, которая на первый взгляд шла вразрез с предыдущей. Чем мягче и добрее бог, тем грубее и ожесточённее его последователи, ибо они упрямо и уверенно держатся за свои убеждения, лихорадочно впадая в крайности, не терпя инакомыслящих. Они будут пытать и убивать во имя своего бога. И никогда не усомнятся в себе, вне зависимости от того, насколько их руки запятнаны кровью.

Руки Торахаваль тоже были запятнаны кровью. Сейчас – фигурально, но когда-то – очень даже буквально. В поисках чего-то, что заполнит бездонную пустоту в её душе, она бросалась в веру и тонула в ней. Искала неземную руку помощи, искала то, чего не могла найти внутри себя. И будь то кроткие и любвеобильные или жестокие и болезненные – касания любого бога были для неё одинаковы: едва ощутимы сквозь одержимость собственной жаждой.

Она наткнулась на свой нынешний путь так же, как и на многие другие до того, но в этот раз казалось: пути назад уже не будет. Она перестала видеть выбор, перестала видеть альтернативы. Первые пряди паутины начали виться более четырнадцати месяцев назад, в городе Карашимеш, на берегах закрытого Карасского моря, где она поселилась. Паутины, которой она с тех пор, в своего рода сладострастном своеволии, позволила всё туже и туже себя оплести.

Сладкая приманка Серой Богини, ныне – в духе ядовитой любовницы Скованного. Искушение увечных оказалось очень заманчивым. И смертельным. Для нас обеих . Следуя за Бридтоком до бокового предела Славы, идущего к трансепту, она поняла, что это словно раздвинуть ноги перед неизбежным, наполовину званым изнасилованием.

Возможно – это самый достойный конец.

Для глупой женщины, которая так и не научилась жить.

Сила Серой Богини – настолько страшная, что снедала камень, – вилась толстыми щупальцами по выбитому дверному проёму.

На пороге Бридтока и Торахаваль ждали оставшиеся последователи этой отчаянной веры. Септун Анабхин из Омари и Срадал Пурту, сбежавший год назад из И'гхатана после того, как провалилось его покушение на малазанскую сучку Синицу. Их жизненные силы вытянули и растворили в миазмах, словно соль в воде, и потому сейчас они выглядели дряблыми. В их взглядах, которыми они встречали Бридтока и Торахаваль, проступали боль и ужас.

– Срибин мёртв, – прошептал Септун. – Теперь она выберет кого-то другого.

Так она и поступила.

Невидимая огромная когтистая рука, пальцев на которой больше, чем может постичь сознание, сжала грудь Торахаваль, впиваясь агонией глубоко внутрь. Задыхаясь, она шатнулась вперёд, проталкиваясь через остальных, в панике расступившихся и взирающих на неё со смесью жалости и облегчения, где второго было куда больше, чем первого. Ненависть к ним пылала в Торахаваль, пока она, шатаясь, не добралась до алтарного зала. Её глаза горели в кислотном тумане чумы, но она подняла голову, и взору её предстала Полиэль.

И она увидела голод, ставший желанием.

Боль расширялась, заполняя тело, а потом, когда когтистая рука ослабила хватку, вытягивая когти, стихла.

Торахаваль упала на колени, беспомощно поскользнувшись на собственном поту, который залил весь мозаичный пол под ногами.

Берегись того, о чём просишь. Берегись того, что ищешь.

Звуки конских копыт всё громче и громче доносились из предела Славы.

Едет всадник. Всадник? Что? Кто посмел бы? Боги милостивые, спасибо тебе, кто бы ты ни был. Спасибо. Она всё ещё цеплялась за край. Ещё пару вдохов, ещё парочку…

Насмешливо ухмыльнувшись, Укус растолкал съёжившихся на пороге жрецов. Паран провёл взглядом по трём иссохшим, дрожащим мужчинам и нахмурился, когда каждый из них склонился под его взглядом, опуская голову.

– Заболели, что ли? – спросил он.

Укус разогнал смехом пыльный воздух.

– Неплохо сказано, незнакомец. Хребет у тебя из холодного железа, сразу видно.

Кретин. Я не пытался тебя рассмешить.

– Слезай с проклятого коня, – сказал Укус, преграждая дверной проём. Он облизал свои безобразные губы, мусоля руками рукоять косы.

– И не подумаю, – сказал Паран. – Знаю я, как ты обходишься с лошадьми.

– Ты не можешь въехать в алтарный зал!

– Уйди с дороги, – сказал Паран. – Мой конь не любит кусаться, ему милее лягать и топтать. На самом деле, мне кажется, ему просто нравится слышать хруст костей.

Конь, раздувая ноздри, подошёл ближе к двери – и Укус, вздрогнув, отскочил назад. Он оскалил свои кривые зубы и прошипел:

– Разве ты не чувствуешь её гнев? Её ярость? Глупец!

– А она мою чувствует?

Паран пригнулся, когда его лошадь переступила порог, и выпрямился миг спустя. Слева от него на полу скорчилась женщина. По её тёмной коже стекал пот, а длинные конечности дрожали под томно вьющимися вокруг неё, словно ласки любовника, потоками чумного воздуха.

За ней возвышался над тремя широкими, низкими ступенями помост, на котором лежали осколки разбитого алтарного камня. Посреди помоста, там, где раньше стоял алтарь, красовался трон из переплетённых и деформированных костей. На троне восседал силуэт, излучавший такую силу, что его черты были едва различимы. Длинные, сочащиеся ядом конечности, обнажённая, андрогинная в своей неопределённости, хрупкая и сморщенная грудь; на вытянутых ногах, казалось, было слишком много суставов, а трёхпалые стопы были увенчаны хищными, огромными, как у энкар'ала, когтями. Глаза Полиэль были лишь блёклыми искрами, размытыми огнями посреди чёрных шаров её глазниц. Потрескавшиеся, сочащиеся губы искривились в улыбке.