Сергей Тимофеев - Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля... [CИ]

Размахнулся от всего сердца, да как треснет Алешку по шее!..

Только это ему так подумалось, что Алешку. Тот и сам уклонился, и Хорта отодвинул. И досталось это самое по шее второму гридню, который не при чем. Он, на беду, подошел поближе, чтоб или товарища образумить, или Хорту чего сказать, вот ему и досталось. Пошатнулся, в дверь ударился, шелом с головы слетел и по ступеням покатился...

Те, кто во дворе возле палат княжеских ошивался, дела побросали, к крылечку подбираться начали. Известное дело, кому ж на мордобой поглазеть не охота? А в том, что сейчас драка завяжется, никто и не сомневается. Потому как обиженный, глаза продрав и головой помотав, своему невольному обидчику в чело засветил.

Глядит народ, и не поймет ничего. Вроде вот эти двое подошли, спросились чего-то, а разодрались, не пойми с чего, гридни. И так это сочно кулаками машут, что любо-дорого, кабы не беспорядок. А ежели беспорядок, так скоро князю доложено будет, - у того же суд короткий... Бросились разнимать да утихомиривать, ан это то же, что пожар соломой тушить. Только что площадь перед палатами тихой-мирной была, ан вся закипела, забурлила, ровно по волшебству. Кто кого бьет, кто кого разнимает - не разобрать. Тут пока один кто на ногах не останется, беда.

Хорт, понятное дело, в стороне оставаться не привык, только Алешка его не пускает. Свел с крылечка в сторону, сам рядышком, да и говорит:

- Чего нам ввязываться? Тут люди княжеские, сами промеж себя разберутся. Может, у них порядок такой? Как полдень, так друг дружке выволочку устраивать.

- Не было такого никогда, - Хорт бормочет.

- Так ведь ты сам говоришь, выгнали тебя со двора княжеского. А как выгнали, так сразу и завели. Ишь, как усердствуют!..

- Да уж больно непривычно, со стороны-то... Оно больше изнутри...

- Ничего, один раз и со стороны можно. Ты глянь, веселье-то какое!..

И впрямь, мордобой по всей площади расплеснулся, все новых и новых участников вовлекает. Как и не вовлечься, ежели, скажем, шел ты себе по делам своим мимо, а тут подскакивает кто-то, да как хватит наотмашь по роже! Ты еще понять ничего не успел, а тебе уж и с другой стороны - хрясть! Тут ни зевать не приходится, ни разбираться, что к чему. Дела - побоку, и лезет обиженный в самую середку, поквитаться. С кем? Да хоть вот с этим - у него борода козлиная. Разве ж можно с такой бородой в люди показываться? Прими-ка на добрую память... Бабах! Кто кулаками молотит, кто выспетка дать норовит, иной в бороду вцепился, тащит супротивника куда-то, ровно степняк полонянку, а кто на ногах не удержался, те подняться пытаются, хватают дерущихся за полы, мешаются... Ну, и не молчком же все это происходит. То, как Алешка гридня обозвал, это, можно сказать, еще ласково, по сравнению с тем, что промеж дерущихся порхает...

Эх, смотреть бы да смотреть, ан нет. Распахнулись двери, так, что учинявшие рукоприкладство на крыльце вниз по ступеням покатились. Вышел из дверей князь со своими богатырями и гриднями, а чуть впереди всех - Тугоркан. Глянул на потасовку, и как загогочет. Дравшиеся же как князя увидали, - откуда только прыть взялась, - мигом с площади во все стороны прыснули. Кто сам идти не способен, за способного уцепился. Кто в лежку, - тех за руки, за ноги несут. Еще гогот степняка не стих, а площадь уж и опустела совсем. Только Алешка с Хортом возле стены стоять остались. Да еще двое тех гридней, с которых все и началось.

- Ну, - князь грозно спрашивает, - отвечайте, что тут такое учинилось.

Те запираться не стали, сказали все, как по истине было. То есть, что привел бывший дружинник Хорт молодца, а тот, не будучи в палаты княжеские впущен, обиду учинил. И уже из той обиды возникло рукоприкладство.

- Ну-ка, молодец, сюда ступай, - князь Алешке говорит, а спутника его вроде бы и совсем нету. - Поведай, кто таков, как посмел обиду слугам княжеским да шум на дворе учинить. Говори коротко и без утайки. Но коли увижу, - во лжи спасенья искать станешь, тут тебе и живота лишиться.

Алешка же не сробел. Он будто каждый день с князьями видится. Поклонился поясно и начал.

- Ни к чему мне во лжи спасения искать. Не чинил я обиду слугам княжеским, это они слуге твоему верному, Хорту, обиду учинили. Не гоже так со старшими-то разговаривать, как они. Заслужили слова, мною молвленного. Так ведь и это не образумило, морду бить полезли. От того шум и учинился. А я не за просто так в Киев понаведался. Челом тебе бить, великий князь, Красное Солнышко! Проситься наведался в дружину твою славную, богатырскую, послужить тебе верою-правдою, град твой великий оберегать. Зовут меня Алешкою. Жил я в славном Ростове-городе, до поры, до времени, у родителей своих в повиновении. Да только вот не захотелось силушку свою понапрасну растрачивать, и решился я белый свет посмотреть, себя показать. Тут меня и надоумили: чего понапрасну землю топтать, отправляйся в славный Киев-град, князю послужишь, и земле нашей от тебя польза будет, потому как врагов у нее - видимо-невидимо, и ежели б не князь киевский, с дружиной своею богатырскою, за нее радеющий, может, уже б горестными данниками жили. Получил я благословение от родителей, и в путь дальний отправился. Что в дороге со мной приключалось, про то сам знаю, ан только добрался до дверей палат твоих, - а здесь слуги меня мало не взашей гонят. Вот и не сдержался...

Замолчал Алешка. Молчит и князь. А потом вдруг спрашивает:

- Назвал-то как?

Замялся Алешка. Одно дело, в запальчивости там, или пока рукомашество... А за просто так лаяться - себя бесчестить. Но, раз князь спрашивает... Не девка, чай, красная, от слов бегать... Сказал.

Посуровел князь, а потом как загогочет. Руки в боки упер, и заливается. Тут уж и те, кто рядом стоял, грохнули. Тем, кто сзади стоял и разговору не слышал, передали. Те тоже залились. Один Тугоркан пнем стоит, не понимает. Толмач ему, воздух ртом хватая, перетолмачил кое-как, все одно не понимает. Алешка, что прежде один серьезным стоял, на его лицо скуластое глядючи, тоже прыснул. И эдакая-то орясина приехала ратью стращать. Да мы, слова заветные знаючи, кого хошь в три шеи погоним!..

Отсмеялся князь, смахнул рукавом слезы с глаз.

- Ну, - говорит, - твое счастье, повеселил. А ты, - это он к гридню побитому повернулся, - смотри, как бы к тебе, за невежество твое к старшим, прозвище это до самой кончины не пристало. Да к потомкам по наследству не перешло... - И снова Алешке. - Что ж, молодец, ежели ты и на деле таков, каков на словах, быть тебе в дружине богатырской. Пока же, не обессудь: послужи гриднем, в младшей дружине, а как выкажешь себя, так будет тебе место и за богатырским столом.

Повернулся, и пошел обратно в палаты. Алешка же не знает, куда ему и податься. Его-то вроде как не приглашали. Глянул - Хорта возле стены нету. Постоял, пока двери захлопнулись да стража на место встала, помялся и, на всякий случай, снова лезть на рожон не стал. К Хортову дому отправился. Как раз и нашел, когда солнышко за стенами городскими скрылось. Что язык до Киева доведет - это сущей правдой оказалось. Равно как и то, что во внутрях язык не больно-то в помощники пригоден. Спрашивает у кого, где изба Хорта, на него смотрят, ровно на ушибленного. Какого тебе Хорта надобно? Их, Хортов этих, здесь полно, - одни отвечают. Другие же - не знаем, мол, никакого Хорта. Только когда про ворота спрашивать начал, дело веселее пошло. Однако ж и тут незадача - потому как ежели б одни ворота были, а их - несколько... Ему и незачем было у Хорта их название спрашивать. От того, пока нужные отыскал, сколько раз к другим попадал, и не сосчитать. Опять же, пока с Хортом к двору княжескому шел, тот с толпой привычным образом обращался, Алешку же затолкали совсем. Он уж настолько осерчал, что вот-вот с кулаками накинуться готов, ан пока поворачивается к тому, кто толкнул, его в спину другой тычет. Телеги еще эти, будь они неладны... Собаки страшные... Но, кое-как, добрался. Во дворе княжеском не побили, зато по дороге пуще бока намяли. Не город прям, а базар какой-то...