Сергей Тимофеев - Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля... [CИ]

От тебя тоже помощи не больно-то много, подумал Алешка, но спорить не стал. Не до споров тут. Махнул рукой, и подались они на пару - подкрадаться. Сколько пройдут, остановятся, выглянут, смотрят - не видать ли чего. Не видать - дальше идут. В общем, добрались по зарослям, что до тех самых камней с полет стрелы осталось. Выбрали место, откуда получше видно, наблюдают.

Обух правду сказал - селение перед ними. Чудное какое-то. Алешка таких никогда прежде не видывал. Все дома - как есть каменные, с одной стороны невысокой стеною, будто крепостною, огорожены. Есть высокие, а есть - пониже. Из белого тесаного камня сложены. Двери есть, окна, все - честь по чести. Крыши же из темного камня сделаны, и так, что отсюда дома грибы напоминают. Не все, конечно. Некоторые - с нашими избами схожи, но таких мало. Башня поодаль домов вздымается. Не иначе - дозорная. В небо вздымается, и даже на вид - крепкая. Но вот что странно - селение это каким-то недостроенным кажется. Стена крепостная, вон, мало того - невысокая, так даже до башни не доведена. А еще...

- Вот оно, где карлики живут. Говорил тебе - по следам отыщем, - Обух шепчет, - а тебе - лишь бы по шее дать... Лаялся-то как... А прав, между прочим, опять я оказался...

Тут только и увидел Алешка, в чем прав оказался Обух. Дома-то, маленькие они, для житья. Даже для сарая, сено хранить, и то - маленькие. И еще увидел - селение, оно будто вымерло. Ни тебе людей не видать, ни скотины, ни птицы. И тишина там такая стоит, про которую говорят - мертвая. Ветра, и то нету.

- Спят они там все, - Обух точно мысли Алешкины читает. - Они только по ночам шастают. А из скотины у них - одни зайцы. Потому тут все такое маленькое.

- Ты вот что, - Алешка говорит. - Ты наготове будь. Я их сейчас потревожу маленько.

Не успел Обух возразить, поднял камень, да и кинул в ближний домик. Не добросил. И все равно, упал камень ниже по склону, вниз покатился, за ним - еще несколько. Должны бы услышать. Но то ли не услышали, спавши, то ли еще чего...

Солнце уж за полдень перевалило, а они все высматривают. В селении же - по-прежнему, тихо.

- Может, оно брошенное? - наконец, сказал Алешка. - Прослышали, например, про ваше нашествие, собрали пожитки, и в каком другом месте укрылись. А, что думаешь?

- То думаю, что нечего тут разлеживаться. Стороной обойдем. Для верности.

- Для верности!.. - напустился на него Алешка. - Ты же мне сам всю дорогу пел, что, мол, обычай у них такой есть - даже если враг в селение зайдет, встретить его как гостя, и никакого вреда ему не чинить. Это за селением он враг, и делай с ним, чего хочешь. В селении же, не моги...

- Ну, говорил, - принялся отбрехиваться Обух. - И что из того?

- А то, - коли налетят гурьбой, все одно, обидеть не посмеют. Глядишь, даже и накормят.

- Так ведь потом, все одно прибьют...

- Мы у них гостевать останемся, пока что угодно не посулят, лишь бы ушли. Ты и один их объесть способен, а уж вдвоем...

И, не слушая, что там бормочет Обух, ухватил своего коня под уздцы и направился к селению.

Идет, и чем ближе подходит, тем все более не по себе ему как-то становится. Дома справные, без изъяну, спору нет, ан и признаков живого по-прежнему не видать. Ни тебе шевеления какого, ни звуков, ни даже следов на дорожках. Хотя дорожки протоптанные и травой нисколько не заросшие.

Остановился возле дома, оглядывает его и никак понять не может, что в нем такого, от чего ему в дверь закрытую стучать совсем не хочется, а хочется побыстрее отсюда убраться.

Обух подошел, на Алешку поглазел, на дом, постоял немного, пробормотал что-то, поежился, и дальше поплелся. Сколько отошел, кричит:

- Вон там, дверь открытая!.. И выглядывает кто-то... Пойду, гляну...

Это он перед Алешкой себя показать желает, а на самом деле - побаивается. Ишь, как ступает осторожно, - яйца куриные положи перед ним, так ведь пройдет, и ни одного не раздавит. Алешке даже интересно стало, чем дело кончится.

Выбрался Обух на дорожку, что к дому вела, и по ней подниматься начал. Остановился, крикнул что-то на языке незнакомом, - местном, должно быть, - постоял, на Алешку обернулся, дальше пошел. До дома добрался, по стенке постучал. Еще постоял. Потом же, - видно, была, не была, - к двери наклонился. Замер. А потом вдруг метнулся от дома, как ошпаренный, крикнул что-то, сверзился и кубарем покатился по склону. Алешка, - щит в одну руку, булаву - в другую, - и на помощь кинулся. Сам к Обуху катящемуся бежит, однако ж и дом из виду не выпускает, и по сторонам оглядывается, не иначе, выскочат сейчас карлики, привечать гостей незваных по-недоброму...

Добежал до места, где Обух уже и подниматься начал, головой трясет, ан никто ниоткуда не выскочил.

- Ты... ну... чего там? - спросил.

Обух же, глаза навыкате, рот распахнут, ухватил Алешку за руку и прочь тащит.

- Да погоди ты, - Алешка ему, - руку выхватишь. Скажи толком, приключилось чего? Чего увидал-то?

Видит, нет проку от Обуха, одурел совсем. Сам к дому подниматься начал. С опаской, конечно. Потому как в доме этом кто-то все ж таки есть, - выглядывает. Махнул ему Алешка булавой, выходи, мол, не прячься, на свету потолкуем, - не выходит. Ну, мы люди не гордые, мы и сами подойти можем.

Лучше б не подходил. Тот, кто в дверь выглядывал, вовсе и не карликом оказался. Да и не выглядывал вовсе. Лежал, голову в проход выставив. И не голову - череп. Не живой жилец в доме оказался, мертвый. Одни кости, лохмотьями прикрытые. Обычным человеком прежде был, как и они с Обухом. Присмотрелся - а за первым, и другие лежат. Кто поцелее, а кто совсем рассыпался. Может, без зверей диких не обошлось, помогли.

Приметил еще один дом без двери, подошел, глянул - и там тоже неживые лежат. А возле дома - поблескивает что-то. Наклонился - вроде на монеты похоже. Трогать не стал, ни к чему то беспокоить, что мертвым принадлежит.

Значит, и в других домах, должно быть, то же, что и в этих. Значит, надобно ноги отсюда уносить побыстрее. Ежели никакого разорения нету, знать, хворь какая жителей погубила. И неизвестно, ушла куда, али тут где-то затаилась.

Повернулся к Обуху, а тот крикнуть не может, зато рукой тычет. И с той стороны, куда он тычет, человек к селению направляется. Старый-престарый, еле ноги волочит. Седой, как лунь. И коли это та самая хворь и есть, садись, Алешка, на камушек ближний, и дожидайся судьбу свою незавидную. Ибо даже на коне чудесном не найти от нее спасения...

Обух вскарабкался, рядом стал. Ждут. Старик же не торопится, ему и незачем. Пару шажков проковыляет, остановится. Еще пару... К ним направляется, а будто и не видит...

Сколько не дошел, свернул, вниз спускаться начал. Отлегло у Алешки от сердца, однако, не до конца. Мало ли, что старик удумал. С виду, конечно, обычный человек, а там, кто его знает.

Спустился старик к дому, что почти прямо под ними, шагах в десяти, стоит. Наклонился, повозился, дверь, должно быть, отпер. Выпрямился. Сунул руку за пояс, достал что-то блестящее, к порогу бросил. Повернулся спиной к двери открытой, перед собой смотрит. Прощается, будто, со светом белым.