Мария Архангельская - Охотница [СИ]

Когда я уходила, парень в синем свитере всё так же стоял в коридоре с телефоном. Ну ладно, думала я, сбегая по лестнице мимо лифта, женщинам положено быть болтливыми. Но мужчина-то о чём может так долго трепаться?

Солнце уже исчезло за домами, и на улице сгущались сумерки. Я приостановилась на парковке, раздумывая, чем бы занять вечер. О том, что я лишилась компании Макса, я не жалела, наоборот, оказалось приятно о нём позаботиться. Но свободное время осталось, а возвращаться домой мне не хотелось.

Что ли и правда Мэл позвонить, в гости напроситься? Она в тот вечер в «Сопрано» сама сказала, что нужно нам как-нибудь посидеть за чашкой чая и поговорить, как в старые добрые времена…

Мэл оказалась дома и против моего приезда ничего не имела, только предупредила, что сейчас занимается собой, так что я должна быть готова сама себя обслужить. Я рассмеялась и ответила, что пока ещё не безрукая.

Дверь мне она открыла в халате, и с салфеткой в руке, которой снимала маску с лица. Окинула меня критическим взглядом и сказала: «Неплохо выглядишь».

— Стараюсь.

— Куда-то собиралась?

— Да, с Максом, но он плохо себя чувствует.

— А, — Мэл пренебрежительно фыркнула. — Ещё даже не женился, а уже капризы пошли.

— Ты не права. Он-то как раз настаивал, чтобы пойти, но я сама не захотела.

— Нашла бы ты себе кого получше, — Мэл махнула рукой в сторону кухни. — Пицца в холодильнике, если что. Чайник недавно кипел.

Когда я принесла в гостиную две чашки чая, сахарницу и разогретую в микроволновке пиццу, Мэл как раз сосредоточенно наносила лак на ногти. Они у неё всегда как произведение искусства, и я думала, что это заслуга её маникюрши. Ан нет, оказывается, всё сама, всё сама.

— За что ты так его не любишь?

— Кого? А, Макса твоего? — она поморщилась и критически оглядела дело рук своих. — Не переношу шкурников, вот и всё.

— Ты его даже не знаешь практически.

— Я знаю главное — он зарится на твои деньги. То есть, не твои, а твоего отца, но это дела не меняет, — Мэл помахала растопыренными пальцами в воздухе. — Ну вот, застынет, и можно будет наносить верхний слой.

— У тебя здорово выходит.

— Курсы визажистов. Я и гримироваться перед выступлениями предпочитаю сама. Ты, кстати, не думала?

— О чём?

— О курсах каких-нибудь. Приобрети профессию.

— Ну, у меня и так вроде бы диплом есть.

— Вот именно, что вроде бы, — она осторожно взяла чашку с чаем. — Куда ты с ним пойдёшь, с этим дипломом? Не смеши меня.

— Мне, в общем-то, на жизнь зарабатывать необходимости нет.

— Да разве в заработке дело? У тебя должна быть своя жизнь. Своя работа. Можешь не гнаться за заработком, но это личный рост, реализация. И новые люди. Глядишь, и найдёшь себе кого-нибудь другого.

— И где будет гарантия, что этот другой не позарится на мои деньги?

— А ты гляди в оба. На то и щука в море, чтобы карась не дремал. Но даже если выйдешь за этого своего Макса… Думаешь, он после свадьбы будет тебя так же ценить, как до?

Я поморщилась. Слова Мэл неприятно соответствовали моим собственным мыслям. От которых мне в последнее время почти удалось избавиться, и вот она мне снова о них напомнила.

— Ты не кривись, а посмотри вокруг. Домохозяйки мужьям скучны. И не надо говорить, что дом вести — это та же работа. Может, и работа, да только мужику, кроме борща и мягких тапочек, нужно что-то ещё. Борщ и тапочки он воспринимает как должное. Вот на своих родителей посмотри — у твоей мамы собственное дело, ага? И живут вместе много лет, душа в душу. Когда жена умница-красавица, да ещё и независима, муж такую будет ценить. А не домашнюю клушу, которая и так от него никуда не денется, потому что ей и идти-то толком некуда.

Она откусила острый угол от треугольного куска пиццы и принялась жевать, прервав свой монолог.

— Ну, насчёт красавицы — это точно не про меня, — пробормотала я.

— Ты, мать, себя-то не недооценивай, — сурово посоветовала Мелюзина. — А то так и будешь довольствоваться такими вот Максами. Женщина красива настолько, насколько себя ощущает. Вот я, например, каких хочу, таких и выбираю. Думаешь, хоть один отказал?

Я покосилась на неё и завистливо вздохнула. Ей, с её точёным носиком, легко говорить, не то, что моя картошка.

— Хотя, справедливости ради, их и уговаривать особо не надо, — Мэл отложила оставшуюся от куска корочку и вздохнула. — Я ведь не на пустом месте говорю, что женатики только на сторону и смотрят. Ты бы знала, что я от мужей про их жён наслушалась! Даже если женились по любви — глядь, пройдёт годиков пять-семь, и былая нимфа превращается в корову. Которая, может, домашняя и уютная, но с ней ску-учно!

— Так ты у нас — разбивательница семей?

— Да нет, зачем? — она пожала плечами. — Я ведь замуж не хочу. Так что ни одного мужа ещё из семьи не увела.

Я взяла второй кусок, и некоторое время мы ели в молчании. Чай в чашках кончился, и Мэл сходила на кухню за чайником.

— Люди делятся на две категории, — я кивнула на оставленные ею корочки. — Тех, кто ест пиццу целиком, и тех, кто оставляет корку.

— Я всегда их оставляла. Не люблю пустое тесто.

— А по-моему, корка — самое вкусное и есть.

— Ну да, я помню — ты и вафельные коржи без начинки грызёшь. Хотя они на вкус как картон.

— Много ты понимаешь…

Разговор вернул на безопасно-кулинарные темы. Потом мы допили чай, и Мэл докрасила свои ногти, а попутно прочла мне маленькую лекцию по искусству маникюра. Домой я засобиралась уже совсем поздно.

— Привет, Паш! — я махнула рукой. Паша Кулагин оглянулся, кивнул и придержал шаг, позволив мне себя догнать.

— Привет. Ты откуда?

— Из спортклуба. А ты?

— Из тира.

— Из тира? Это где… — я подняла руку с вытянутым пальцем, имитируя пистолет, — «пиу-пиу»?

— Ну да.

— Ух ты! И давно ты туда ходишь?

— Да с полгода уже.

— Чего это тебя на стрельбу потянуло?

— Да так как-то… — он пожал плечами. — Мать достаёт, братец тоже. Ты не представляешь, Женька, как тебе с предками повезло. А стрельба как-то отвлекает. Я и раньше туда ходил, а теперь вот вернулся. Знаешь, там ведь нужна концентрация, и всё лишнее куда-то уходит. Тренер говорит, что у меня способности есть, нужно только заниматься регулярно…

Он говорил что-то ещё, а я кивала, и воображение невольно рисовало картинку, что Пашка, выпуская пули в мишень, представляет на её месте «достающих» его родичей. Бр-рр. Но нет, стоит думать о нём плохо. А даже если и представляет, кто я такая, чтобы судить? В конце концов, это не самый худший способ выпустить пар, а от воображаемого до реального дистанция огромного размера. И вообще, он-то по мишеням стреляет, а я — по живому выпалила.

Интересно, а что Пашка скажет, если я вдруг расскажу ему об этом эпизоде своей жизни? Нет, я, конечно, не собиралась делать такую глупость, но всё-таки. В ужасе шарахнется, или скажет «Ух ты, круто!»?