Джесс Буллингтон - Печальная история братьев Гроссбарт [litres]

– Эта собственная персона суть король, – объяснил наемник, соскользнув со стула, чтобы встать на колени.

– Вот как, – сказал Манфрид и протянул руку. – Манфрид Гроссбарт, слуга Марии.

– Гегель Гроссбарт, живой святой, – добавил Гегель, протянув руку, не занятую бутылкой вина.

Петр сжал ладонь Манфрида обеими руками и возбужденно тряс ее, пока Рафаэль переводил. Шепоток придворных, вызванный тем, что пилигримы не проявили должного почтения к коронованной особе, стих по одному слову монарха. Когда их неумелый, но тщательный переводчик вновь сел, собравшиеся продолжили говорить о Гипте, Иерусалиме и Деве Марии. Родриго иногда перебивал их жесткими заявлениями о природе служения и вечного блаженства. Если бы братья понимали итальянский, точно влепили бы ему затрещину за глупость. К счастью, они не понимали, а Петр не обиделся, зная, какую утрату понес юноша, так что зловещие выступления Родриго тревожили лишь советников и Рафаэля.

Если бы Родриго верно перевел диалог между Петром и Гроссбартами, невообразимые богохульства братьев наверняка привели бы к большим неприятностям, но он не вмешивался, а косноязычный и взволнованный Рафаэль не смог бы передать степень их еретических бредней, даже если бы захотел. Поэтому все, кроме Родриго и встревоженных придворных, наслаждались вином и беседой, а затем и трапезой, которую принесли слуги. Хоть Петр и огорчился немного, что гости не предложили вернуть ему королевскую каюту, он все равно был доволен тем, что братья вправду показали себя людьми боговдохновенными, а Гроссбарты даже согласились, что король – не такой уж пиздюк, хоть и аристократ.

Время шло, Гроссбарты проводили дни в своих обычных занятиях, то есть дрались, ели и напивались, а вечера – в блестящем обществе короля. К ним частенько присоединялся кардинал, который, впрочем, воздерживался от перевода, чтобы спасти свою шкуру, а заодно и их жизни. Мартин лишь печально смотрел, как бесценные тигровые лилии, собранные им в садах Родоса, теряют имбирный блеск и становятся пепельными. Родриго от этих собраний отстранили, поскольку его оскорбления легко понимал Петр; печальный юноша смотрел с кормы на север, а его слезы соединялись с теми, что выплакала Дева Мария, чтобы наполнить все океаны мира.

Когда на горизонте поднялись рубиновые тучи, будто пар над котелком, Манфрид подошел и остановился рядом с Родриго. Гроссбарт заметил, как изменилось его поведение, меланхолия не была Манфриду по душе. Мальчишке нужно собраться или вылететь за борт, потому что Гипет рядом, и Манфрид такого разложения не потерпит.

– Все психуешь по поводу капитана? – недоверчиво покачал головой Гроссбарт.

– Больше у меня никого не было, – хлюпнул носом Родриго. – Сперва мама, потом отец, затем мой брат, а теперь и он. Все умерли.

Вновь брызнули слезы, но, прежде чем Родриго успел вновь обернуться к закату, Манфрид схватил его за волосы и, болезненно натянув едва зажившую кожу на ухе, развернул лицом к себе.

– Скажи мне, что ему не лучше сейчас там, где он оказался, – рявкнул Манфрид. Когда юноша непонимающе уставился на него, продолжил: – Все сомневаешься, да? Говоришь, ему хуже одесную Пресвятой Девы, чем на вонючей посудине в компании людей, у которых кровь на руках не обсохла?

– Но я хочу, чтобы он…

– Чтобы он что? Ожил и страдал, а не вкушал блаженство? Хочешь, чтобы он мучился тут вместе с нами? Эгоистично, – добавил Манфрид, не отпуская Родриго.

Кожа натянулась еще чуть-чуть, когда юноша потянулся к горлу Манфрида, но остановился, когда его раненая рука попыталась сжаться на шее Гроссбарта. Затем Родриго обмяк, и Манфрид отпустил его.

– Подумай. Он ушел туда, куда все мы уйдем, хвала Деве Марии. Если попробуешь сказать, что ему сейчас хуже, чем было, я докажу, что это не так. Другое дело, еретики туда не попадают, так что если хочешь увидеть его и остальную свою морально-нищую родню, лучше бери жопу в руки и соберись.

– Ничего ты не знаешь! – закричал Родриго. Его лицо пылало. – Ничего! Он умом повредился еще до того, как вы пришли, а из-за вас ему стало хуже! Я знал, что вы его погубите!

– Люди сами себя губят, – сказал Манфрид.

– Он вас слушал! – взвыл Родриго. – Годами я был ему послушен, как почтительный сын послушен отцу, и что? Явились, неизвестно откуда, и вдруг он доверяет вам, а не мне!

– Вот так колесо крутится, – проговорил Манфрид, пытаясь изобразить глубокомысленность. – Может, кабы ты ему был лучшим сыном, он бы и ногой не ступил на эту посудину. Может, тебя послушался бы.

Уходя, Гроссбарт даже не взглянул на Родриго, а его довольная улыбка осталась невидимой для всех, кроме Пресвятой Девы.

В корабельной конюшне Аль-Гассур показывал завернутую в ткань реликвию (которую привык считать сердцем своего брата) коням. Животные принимались бить копытами и тихонько ржать всякий раз, как араб доставал ее из-под плаща. Он почтил скакунов сказанием о Баруссе и шептал в их длинные уши, что продаст Гроссбартов первому бедуину-работорговцу, какого встретит. А затем отправится на восток, чтобы отыскать море, где ждет его невеста, и, быть может, вновь свидеться там, под волнами, с братом.

Когда впереди показался берег, Гегель и Манфрид принялись хлопать друг друга и короля Петра по спине так, что набухли синяки. На рассвете они высадились в гавани Александрии, и Гроссбарты возглавили атаку в порту, сверкая оружием и доспехами в лучах осеннего солнца.

Воспоследовавшая кровавая бойня, в которой не щадили ни женщин, ни детей, подробно описана в других источниках. Захваченные врасплох жители разбежались кто куда, но не раньше, чем воды бухты окрасились красным, а сточные канавы наполнились кровью. В отличие от многих госпитальеров и киприотов, Гроссбарты и Рафаэль не получали удовольствия от расправы и делали свое дело, как всегда, – с презрительной скукой. Аль-Гассур следовал за братьями на безопасном расстоянии, отбирая бутылки и монеты у мертвых и умирающих, которых Гроссбарты оставляли за собой. Родриго отказался участвовать и даже смотреть, скрылся на корабле и напился до жалкого беспамятства.

Вломившись в многокупольный особняк, братья отыскали кладовую и провели закатные часы, упиваясь приторно-сладкими винами и обжираясь непривычным мясом и фруктами. Там же они провели ночь, при этом Рафаэлю пришлось взять на себя первую вахту, а Аль-Гассура выставили за двери до рассвета. На заре они принялись бродить по безлюдным улицам, лениво приближаясь к высившимся вдали монолитам. Стоя перед Иглами Клеопатры [41] Иглы Клеопатры – пара древнеегипетских обелисков, датируемых правлением фараона Тутмоса III (XV век до н. э.), которые были изначально поставлены в Гелиополе, а затем в 12 году до н. э. перевезены римлянами в Александрию, чтобы украсить Цезарей – храм, выстроенный по приказу Клеопатры в честь Юлия Цезаря или Марка Антония. Название «Игла Клеопатры» (фр. Aiguille de Cléopâtre) появилось только в XVIII веке в книге французского путешественника и натуралиста Поля Люка «Путешествие в Турцию, Азию, Сирию, Палестину, Верхний и Нижний Египет». , братья разинули рты.