Джесс Буллингтон - Печальная история братьев Гроссбарт [litres]

– Вроде бы, – пожал плечами Мартин. – А почему эти, гм, эти херовяне пользуются столь дурной репутацией? Они язычники?

– Да просто мы в Херинге попытались… – начал было Гегель, но перехватил взгляд брата и тут же замолк.

– Да-да? – не сдавался Мартин.

– Мы были в Херинге, и тамошние охеревшие жители нам все перехерили, то бишь попытались нас отыметь так, словно мы какие-то херы с горы, которые в их драной деревне живут. Но в итоге мы их похерили и свалили на хер оттуда.

Манфрид начал терять терпение.

– Но почему… – начал священник.

– Ну и какого хера, Мартин? – взорвался Манфрид. – Это просто такое херовое выражение. Как «дерьмо», «жопа», «сука». Что ни назови, только хуже. Потому что даже если бы и существовала где-то деревня под названием Засрань, она бы точно была в сто раз лучше Херинга, и засранцы, которые бы там жили, были бы людьми куда более достойными! А означает оно, что ты херню порешь, что тебе надо что-то серьезное сказать, а иначе ты бы на хер рот закрыл! Используется, чтобы описывать всякую дрянь, вроде этого херового демона, который нас хотел перехерить, да сам на хер пошел в итоге!

На козлах воцарилось долгое молчание, прежде чем Гегель откашлялся:

– А еще оно означает мужской отросток. Потому как он участвует в прелюбодеянии, а это дело драное. Так что можно его и туда применить.

– Херово, но правда, – кивнул Манфрид.

Мартин окончательно уразумел, что деревня Херинг, должно быть, место нечестивое, хоть смысл его названия странно меняется в зависимости от обстоятельств. Подремав немного, священник вспомнил, что у них есть более важное дело, чем обсуждать смысл нечестивого злословия, и спросил:

– А что случилось после того, как вы одолели нашего общего недруга? Где были все жители города и монахи?

– В монастыре. В том состоянии, которое ты сам знаешь, по своему опыту.

Гегель даже вздрогнул от этого воспоминания.

– Их мы тоже сожгли, – икнул Манфрид. – По этому поводу не беспокойся.

Мартин вздохнул:

– Значит, поход мой завершился без моего участия или присутствия. Не сочтите эти слова за проявление гордыни, ибо я признаю, что мы с вами – лишь Его орудия, исполняющие Его волю. Утешением мне служит то, что я его выследил, и, если бы не явились вы, вскоре пришел бы я.

– Ее волю. И это только если бы ты не замерз, волки тебя не съели, или еще какая гнусная напасть тебя не прикончила бы. Гадать попусту – дурное дело, поверь на слово, – философски провозгласил Манфрид.

– А она, – Мартин кивком указал себе за спину, – была с вами и раньше?

– Она… – начал Гегель.

– Была, – с нажимом сказал Манфрид, – и остается под нашей опекой. Мы ее везем на юг, в Венецию, одному капитану.

– Какому капитану?

– Его зовут Бар Гусь. Странное имечко, не спорю, – вмешался Гегель, избавив брата от стыда за то, что он забыл имя их будущего покровителя.

– А с какой целью ваша безымянная подопечная пустилась в путь по горам жестокой зимой? Я и не думал, что кто-то отважится вывести фургон на высокогорные дороги в такое время года.

– Чтобы добраться до этого капитана, я же сказал, – повторил Манфрид.

– Нет-нет, я имел в виду, как она вообще здесь очутилась? Заморская невеста? Родня?

– Ну вот, опять гадаешь. Ты спрашиваешь, почему солнце встает и садится по своему обыкновению? – продолжил Манфрид. – Почему телятина на вкус лучше конины, а свинина лучше их обеих? Или почему ты просто священник, а не Папа?

– Манфрид!

В голосе Гегеля ужас смешался с обычным злорадством, которое он испытывал, когда его брат других выставлял дураками.

– Я не закончил. У нас тут святой отец вознамерился постичь промысел, вместо того чтобы просто служить ему, как делает всякая тварь от ежа до императора. Зачем мы рождаемся, раз нам суждено умереть? Почему существует ад, раз Дева Мария любит всех нас? Если все мы – рабы провидения, какое значение имеет свободная воля? Какое испытание может иметь заранее предвиденный исход, а потом притворное удивление, если какой-нибудь драный хер его провалил?

Все тело Мартина стало таким же алым, как воспаленные веки его выпученных глаз. Он молча смотрел, пока Манфрид еще разок отпил, затем тихий и тонкий писк сорвался с плотно сжатых губ священника. И как раз когда Мартин уже, казалось, был готов проклясть их обоих (Гегель не был уверен, что сдерживает монах – извинения или хохот), Манфрид закончил свою речь:

– Вот ровно о такой херне и говорят священники там, откуда мы родом. Только между собой говорят, учти, но слово то выйдет в люди, особенно если вы все гордые, как князья, да еще и в два раза их глупее. Можно было бы подумать, что если жить, как они, избранные люди, все такое, то им хватит мозгов не подвергать сомнению добрые дела. Ересь это, вот что, и хуже того – трусость. Плакать да повторять все время: «Почему? Зачем? За что?» Я тебе скажу, Мартин, и скажу честно – только червяк будет задавать такие вопросы, потому что слишком боится, чтоб хранить веру. Потому он и выходит хуже простого еретика. Мало того что родня у него перемерла, ему еще и надо знать почему. Почему я? Почему они? Почему, почему, почему? Потому что ты – пиздюк, вот почему. Потому что пути Ее неисповедимы, и к тому же не наше это херовое дело. Мы волочимся по миру во плоти и исполняем Ее повеления, проявляем милосердие и принимаем судьбу, какая бы она ни была, а не ставим вопросы, за которые бы тебя очень быстро сожгли, если бы ты не носил сутану. Нужно верить в мир без ответов, судьбу без объяснений или извинений. Иначе ты – самый склизкий пиздюк из всех пиздюков и получишь свои драгоценные ответы в геенне огненной!

Колеса скрипели, фургон подпрыгивал на выбоинах. Гегель покрылся потом, гадая, не станет ли коням легче в скором времени. Его брат обычно вел себя сдержанно в присутствии духовенства, поскольку внутри Церкви скрывалось много тайных еретиков. Но этот священник проявил заметное человеколюбие – даже не ныл и не злился, что ему руку прострелили. Однако Манфрид шел точно по Писанию, так что если он вдруг обидится, лишь покажет свою трусость.

– Аминь, – выдохнул Мартин. – Ты хорошо говоришь, Манфрид, хотя я бы посоветовал в будущем изменить порядок твоих аргументов, ибо большинство людей не будут тебя слушать столь внимательно и не постигнут истинного смысла сказанного. И прости меня, если я неким неуклюжим высказыванием повернул все так, будто я не готов всем сердцем с тобой согласиться. Мое обыкновенное и, быть может, невежливое любопытство взяло верх, но лишь на миг, уверяю.

– Воистину аминь, – возликовал Гегель, снимая руку с навершия кинжала под плащом.

– Да ну, что там, – пробормотал Манфрид, которому польстило, что его диатриба понравилась священнику. – Только правда, не отягченная хитрыми словесами и бессмысленностями, которые так нравятся селюкам.