Джесс Буллингтон - Печальная история братьев Гроссбарт [litres]

– А какого сорта он монах, как думаешь? – спросил на гроссбартском диалекте своего более нахватанного брата Гегель.

– Высшего сорта, – пожал плечами Манфрид. – Судя по рассказу, я бы предположил, что он из этих, доминиканцев. Похоже, судя по тому, как он разливается на тему ереси.

– А-а, – протянул Гегель и замолк, потому что не хотел показаться недотепой, задавая другие вопросы.

– Темнит, правда, в том, как он заделался священником в глазах людей, а не Хера Святого на небеси, – продолжал рассуждать Манфрид. – Не могу себе представить, чтобы кардинал, епископ или кто другой решил, что он подходит на эту роль.

– Но ты же сам сказал, что он высшего сорта! – заметил Гегель.

– Ага, но вкусы разные бывают.

Даже под слоем снега дорогу еще можно было различить, как широкое углубление впереди. Но из-за метели братья могли что-то разглядеть едва ли на тридцать футов от передней пары лошадей. Сидевший между Гроссбартами Мартин то и дело приходил в себя, но потом снова проваливался в беспамятство. Пробуждаясь, он провозглашал тирады, которые, как заверил брата Манфрид, в менее изысканной компании точно приняли бы за богохульство. Это забавляло Гроссбартов, поэтому они подзуживали Мартина, который никогда не поносил Пресвятую Деву – только епископов, священников, монахов, монашеские ордена, аристократов, крепостных и свободных крестьян, а также лошадей.

Павшую лошадь они так и не нашли, зато и волков не встретили. Всю эту ночь Манфрид проспал, так как его подменил Мартин, наложивший на себя такую епитимью за непристойное поведение. Понимая, что зерно хранится дольше лежалых караваев, спутники отказались от каши и глушили вкус заплесневелого хлеба еще более заплесневелым сыром. Подпорченная рожь дивным образом вызывала живые и яркие сны, которые часто приходили еще до того, как путешественники засыпали. [25] В Средние века возникали целые эпидемии отравлений хлебом, сделанным из пораженной спорыньей ржи. Содержащиеся в ней большие дозы алкалоидов могли вызывать судороги, галлюцинации и даже приводить к смерти. Симптомы такого отравления назывались признаками огня святого Антония. В 1938 году А. Хофманн синтезировал из содержавшихся в спорынье производных лизергиновой кислоты известный галлюциногенный препарат ЛСД.

Не понимая источника своих видений, все трое продолжали уплетать хлеб и на следующий день, который принес еще более диковинные разговоры и образы.

Не раз и не два Гегель не мог разглядеть даже лошадей, не говоря о дороге, но помалкивал, так что кони просто трусили вперед по своему усмотрению. Вокруг вздымались и опадали, словно волны, заснеженные пики, и Мартин с Манфридом ожесточенно спорили, что именно это предвещает. Снег почему-то поднимался с земли к небу, а не падал на нее, и каждый из троицы время от времени начинал беспричинно хихикать. Они даже не поняли, что остановились, пока на голове у каждого не выросла снеговая шапка, а затем снова поехали вперед – исключительно назло лошадям.

Ни один не был по-настоящему уверен, что они въехали в лес, пока все не уселись вокруг самого большого костра, какой они разводили с тех пор, как покинули таверну. Густые сосновые ветки сперва обрушили на первый огонек целый сугроб, но теперь защищали путешественников от снега. Где-то завыли волки, и все трое им ответили, причем громче всех – Мартин. Манфриду внезапно захотелось донести до Мартина всю серьезность их предприятия, и он рассказал монаху о семейном обете – не отдать неверным ничего, чего мог бы пожелать Гроссбарт.

– Неужели пресвитер Иоанн [26] Пресвитер Иоанн – легендарный персонаж, якобы христианский правитель великого царства где-то в Азии, который по легенде противится наступлению язычников, хранит истинную веру и даже переписывается с духовными и светскими правителями Европы. ,– ошеломленно проговорил Мартин, – ваш дедушка ?

– Нет, в нашей родне Иоганном никого не кличут, – сказал Манфрид.

– Но вы же сказали, что он – христианский царь, который живет за арабскими землями?

– По правде сказать, – смешался Гегель, – мы не знаем, царь он или просто по-царски богат. Где он уложил свою бороду, тоже. Мы с ним еще не познакомились.

– Но мы скоро это исправим, да еще покажем ему, что почем, – добавил Манфрид. – Столько скарба наберем, что даже наш дед грязноруким крестьянином покажется.

Мартин расхохотался:

– Истории о царстве пресвитера Иоанна десятки, если не сотни лет!

– Гроссбарты идут на юг с тех пор, как Моисей пешком под стол ходил, – воззрился на священника Манфрид. – Говорю тебе, не был он ни Иоганном, ни Свитером или как там его. Так что хлебальник закрой, пока я тебя не подвесил серым собачкам на забаву!

После отчаянной паузы, во время которой оба Гроссбарта незаметно взялись за оружие, поскольку даже Гегель считал, что поносить их родню можно только им самим, Мартин сказал:

– Ну, простите тогда мой хлебальник!

И все трое согнулись от приступа противоестественного хохота.

Поздно ночью из фургона полилась самая чудесная музыка, какую братья слышали в жизни, а потом Мартин проснулся в бреду и принялся молотить кулаками соседние деревья. Братья не подумали вмешаться, наоборот – откупорили бутылки и от всей души наслаждались представлением. Только Манфрид заметил, когда прекратилось пение, и незаметно смахнул лед со щек. Утром он со стыдом осознал, что не проверял, сидит ли женщина по-прежнему в фургоне с позавчера.

Мартин отошел, чтобы почистить свою рясу, Гегель храпел у кострища, так что Манфрид без всяких уловок подошел к фургону, дважды постучал по борту и забрался внутрь, задернув за собой полог. Внутри он мог различить лишь тени теней, но слышал ее дыхание и чувствовал сладковатый запах ее пота, который вызывал у него чувство голода.

– Уф, – пробормотал Манфрид и сглотнул. – А ты нехудо поёшь.

Послышался шорох ее одежды, и Гроссбарту показалось, будто он различил во мраке блеск зубов. Пот разъедал ему глаза, Манфрид вдруг почувствовал, что ему невыносимо жарко. Взяв себя в руки, он наклонился вперед, пока не ощутил ее дыхание у себя на щеке, прохладное дуновение в парилке фургона.

– А ты бы… не могла… Ну, спеть снова? – прошептал Манфрид, чувствуя себя последним дураком. – Пожалуйста.

Ее дыхание стало быстрее, прохладнее, смутно знакомый запах щекотал ноздри. Затем Гегель взревел где-то рядом с фургоном, и она отступила назад во тьму. Ярость обуяла Манфрида, и он выскочил из фургона так, что напугал Гегеля и вернувшегося Мартина. Под их недоуменными взглядами гнев его испарился, и Манфрид промямлил что-то про то, что надо выехать пораньше. Он принялся запрягать коней и даже не заметил, как Мартин оттеснил Гегеля в сторонку.