Джесс Буллингтон - Печальная история братьев Гроссбарт [litres]

Глаза Алексия Барусса темно-лиловыми кратерами врезались в грубо высеченные лица, но в их глубине не было печали – лишь проблеск алчности, способной соперничать с жадностью самих Гроссбартов. Капитан предложил им угощаться, что гости и сделали – настолько самоотверженно, что скоро животы у них надулись, а головы закружились. Родриго было задремал в кресле, но протрезвел, когда Барусс наконец заговорил с ними.

– Я приказал починить мою девицу и вывести ее из сухого дока. И, раз уж Родриго успел подготовить вас, остается лишь дождаться, пока она не будет готова поднять паруса, а затем поплывем на юг, – сообщил капитан, затем поднял бокал. – Мы вернем себе то, что потеряли, и приобретем то, чего никогда не имели!

В других обстоятельствах Родриго отреагировал бы на эти слова иначе, но теперь закашлялся так, что вино брызнуло через нос.

– Рад, что ты передумал, – поднимая свой бокал, проговорил Манфрид, который был уже так пьян, что даже не удивился.

– Разумно, – невнятно промычал Гегель, поднимая целую бутылку.

– Что-о? – выдавил из себя Родриго.

– Слишком долго я сидел на мели там, где прилив лижет сапоги, но душу не наполняет, – ответил Барусс, поднялся и двинулся вокруг стола, указывая пальцем на собравшихся. – Трусость поразила меня и погубила мою семью.

– Это что значит? – ахнул Гегель и пнул брата ногой под столом.

Тот пожал плечами и повторил вопрос, обращаясь к капитану.

– Сгинули! – пророкотал Барусс. – Прибрал их Тритон, Бог или иная темная сущность, что решила взыскать с меня цену за мои прегрешенья! Сгинули! В пучине, что глотает равно людей, корабли и горы! Сгинули!

– Отстаньте от него, – прошипел Родриго, а потом отшатнулся, когда разъяренный капитан выплеснул ему в лицо вино.

– Они будут говорить! А я – отвечать! Тайны – для воров и мертвецов, а мы – ни те ни другие!

– Верно говоришь, – согласился Манфрид, передавая капитану новую бутылку.

– Десять лет я трясся и трусил, тысячу ночей дрожал от ужаса, тысячу дней молил о прощении, и все тщетно, тщетно! Я знал, когда отослал ее прочь, той же ночью понял, что этим мои горести не закончатся! Если жизнь провести у нее на спине, просто так не спрыгнешь. Придется заплатить сполна!

Гроссбарты обожали крики и вопли, поэтому Гегель заорал в ответ:

– Но как и почему?!

– Мои сыновья! Вышли на ялике и сгинули меньше чем в лиге от берега, порыбачили так, что день почернел от горя их матери и покраснел от их крови! Волна из ниоткуда, буря с ясного неба!

– И мой отец с ними, – пробормотал Родриго, но на это всем было наплевать.

– А жена?! – заревел Манфрид.

– Выскользнула из гондолы в лагуну, туда, где водоросли морские опутают и затянут в глубину! Так говорят, так они все говорят! Ни единого тела не вернуло мне море для прощания и соборования, никого не избавило от вечной муки в тесноте с миллионом других проклятых в самом холодном аду подводных глубин!

– Кроме тебя! – воскликнул Гегель.

– Благодаря и к моему позору! Я смотрел, как богатства мои убывают, имя покрывается грязью, корабль гниет на суше, а воля слабеет – и все ради песни! О, если б я мог исправить свою ошибку и вернуть ее обратно! И я исправлю! Теперь, Гроссбарты, исправлю!

– Кого? – спросил Манфрид. Подозрение лишило его способности кричать.

– Никсу [29] Никсы – русалки, водные духи в фольклоре германских народов. Английским и немецким никсам соответствуют датские и норвежские нёкки, а также шведские некеры. ! Сирену! Ту, кого я поймал! Ту, кого отослал прочь, но не раньше, чем она всех нас прокляла! Ту, кого вы привезли обратно! Ту, что забрала Лючезе и Умберто и дорогую мою Матильду, которая любила меня, даже когда я привез суккуба в наш дом! Ту, что погубила Итало, а десять лет спустя – его сына, твоего брата, моего крестника! Ах, Эннио, бедный честный Эннио!

– Так вперед! – возопил Гегель и вскочил, опрокинув стул. – Порубим ее на куски!

– Ни за что! – заревел капитан, и возникшая в его руке сабля со свистом рассекла воздух перед носом Гегеля. – Я скорее тебе глотку перережу или себе самому! Больше ошибок я не допущу! Каменная кладка не заглушит звук; ни камень, ни дерево, ни грохот шторма не заставит ее молчать! Из-за гор она терзала меня в снах, а ведь прежде, чем изгнать ее, я отрезал ей язык этими десятью пальцами, но все зря! Ни шрамов, ни следов, лишь толстый красный язык! Само время страшится и не касается ее! Если бы только…

Барусс повалился обратно в кресло, сабля со звоном упала на камни, и капитан прикрыл лицо руками.

– Мы на своем опыте кое-что знаем о ведовстве, – помолчав, проговорил Манфрид.

– Но сберегли твою возлюбля… хм, вылюбле… в общем, сберегли ее для тебя, – согласился Гегель.

– Ик! – только и смог сказал Родриго.

Все слухи, которые доходили до него за годы, что он с детства провел в доме Барусса, вдруг обрели подтверждение в отчаянном крике. За время службы он привык к резким сменам настроения и прихотям капитана, но никогда не видел, чтобы Барусс так кому-то доверился. «Возможно, старик наконец сломался, – подумал Родриго. – Возвращение этой женщины оказалось слишком тяжело для его раненой души».

– Оставьте меня, – прошептал Барусс, не отнимая пальцев от лица. На сей раз даже Гроссбарты ушли, не попытавшись оставить за собой последнее слово.

Условленную плату Аль-Гассур получал вовремя, но это скудное жалование, разумеется, дополнялось едой с кухни и птицами, которых араб ловил в саду. Колесо Фортуны привело его во двор одной из немногих венецианских усадеб, где саду позволили безбожно зарасти. Лучше того, в редкие дни, когда братья покидали усадьбу, чтобы погроссбартить по городу, он сбегал и попрошайничал без страха, что его хватятся. Считая, что хозяева не заметят, он периодически отвязывал одну ногу и подвязывал другую, чтобы конечность не атрофировалась и не сделала его и вправду калекой. Ветеран какого-то давнего крестового похода вызывал у народа больше сочувствия, чем простой араб, которого привели в этот город Провидение и собственная пара ног.

Будучи вороватым от природы и вором по профессии, Аль-Гассур в конце концов сумел подслушать довольно разговоров на кухне и среди сторожей, чтобы выяснить, куда решили отправиться Гроссбарты. Годы подгнившей пищи, алкоголизма, испытаний и тягот не только не притупили, но даже отточили его сообразительность, и попрошайка сразу понял, что такая возможность представляется человеку раз в жизни. Осознавая, что его обман не сможет держаться вечно, он попробовал припомнить забытый язык и безуспешно рыскал по улицам в поисках другого араба, который смог бы обучить его тому, что, как все полагали, Аль-Гассур и так знал.