Венди Хиггинс - Сладкое зло [litres]

Монастырь Пресвятой Богородицы, Лос-Анджелес.

Почти шестнадцать лет назад…

Пока акушерка заворачивала новорожденную в одеяльце и передавала крохотный сверток сестре Рут, девочка не переставала кричать. Старейшая монахиня монастыря ссутулилась с годами, но каждое ее движение дышало царственностью. Она тут же повернула малышку к своему плечу, ограждая ее от печального зрелища умирающей матери, и принялась успокаивать.

Из угла стерильной палаты за всем этим наблюдал наголо бритый крупный мужчина с бородкой клинышком, и его лицо становилось все мрачнее.

Акушерка не оставляла попыток вернуть роженицу к жизни. Пот струился по вискам повитухи, она из последних сил делала женщине искусственное дыхание, качая головой и испуганно бормоча:

— Где же доктор? Пора ему уже быть здесь!

Акушерка не видела, а мужчина в углу успел заметить, как из груди пациентки выпорхнуло и зависло в воздухе над кроватью мягко мерцающее облачко.

Затем глаза мужчины распахнулись шире — над безжизненным телом повисло второе, более плотное облачко и приобрело очертания крылатого существа ослепительной чистоты. Сестра Рут на мгновение задохнулась от восторга, а затем быстро перехватила малышку, приподняла ее и повернула личиком вверх.

Призрак устремился вниз к девочке, нежно, как легкий ветерок, поцеловал ее, а потом направился в угол к мужчине. Тот коротко всхлипнул, протянул вперед руки, и, не совладав с собой, уронил слезу.

А призрак, чуть помедлив, подхватил на руки второе — меньшее — призрачное облачко и уплыл, как бы подчиняясь дуновению ветра.

— П-простите меня. Я… я не понимаю, что случилось. — Голос акушерки дрожал, руки тряслись. Она накрыла простыней тело умершей женщины, затем перекрестилась и закрыла ей глаза.

— Вы сделали все, что могли, — мягко сказала сестра Рут. — Но пришел ее час.

Мужчина молча отвел взгляд от постели роженицы и тяжело посмотрел на младенца. Сестра Рут, поколебавшись, повернула девочку личиком к нему. Та захныкала, широко раскрыла глаза, и на какой-то миг черты мужчины смягчились.

Но тут их прервали. Дверь рывком распахнулась, акушерка вскрикнула, и в небольшое помещение, заполнив его целиком, вломился наряд полиции. Сестра Рут прижалась к стене, крепко обхватив руками малышку и шепча молитву, а мужчина, которого окружили копы, казалось, вовсе не был обеспокоен или расстроен.

— Джонатан Лагрé, — спросил полицейский офицер, стоявший впереди, — известный также под именем Джон Грей?

— Это я, — хриплым резким голосом ответил мужчина, и на его хмуром лице появилась зловеще-презрительная улыбка.

Он без сопротивления позволил надеть на себя наручники, спокойно выслушал свои права и текст обвинения:

— Вы арестованы за перевозку запрещенных препаратов через границы штатов и границы между странами…

Когда полицейские покончили с перечнем преступлений Джонатана Лагре и приготовились его уводить, он снова оглянулся на новорожденную девочку, натянуто улыбнулся ей и с иронией в голосе произнес:

— Просто скажи «нет» наркотикам, детка. Справишься?

Как только он исчез за дверью, вопли младенца возобновились.

Стоя в очереди на концерт, я то и дело одергивала джинсовую юбку и изо всех сил старалась не теребить бретельки нового топа — мне было неловко с голыми руками и плечами. Наряд подарила мне к наступающему шестнадцатилетию старшая сестра Джея, а билеты купил сам Джей, которому хотелось посмотреть выступление нескольких местных групп, включая его последнее увлечение — «Греховодников». Название, которое выбрали себе музыканты, говорило против них, и все же я улыбалась — ради Джея.

Он был моим лучшим другом. И единственным.

В школе считали, что между нами что-то есть, но ошибались. В этом смысле он мне не нравился. Я ему тоже — мне были совершенно точно известны его чувства, я могла их буквально видеть, а если позволяла себе, то и испытывать. Как сейчас.

Джей был в своей стихии. Он барабанил себя пальцами по бедрам, весь лучился радостным волнением, и я купалась в желто-оранжевом сиянии, окружавшем его фигуру. Он провел рукой по своим густым коротко остриженным волосам, потом коснулся квадрата щетины под нижней губой. Для парня Джей был полноват и маловат ростом, но все равно намного выше меня.

Из кармана Джея громко зазвучала песня в сопровождении ударных. Он глупо улыбнулся мне и начал в такт ритму раскачивать взад-вперед головой. Ох, нет — только не этот безумный танец всем телом. Я умоляюще посмотрела на него:

— Перестань, пожалуйста.

Но Джей уже разошелся под телефонную музыку — плечи ходили ходуном, бедра двигались из стороны в сторону. Очередь вокруг нас раздалась, люди вначале смотрели на Джея с удивлением, потом стали смеяться и подзадоривать его. Я прижала пальцы к губам, пряча смущенную улыбку. На последнем такте мелодии Джей слегка поклонился, выпрямился и ответил на звонок.

— Привет! — сказал он. — Что у тебя слышно? Мы все еще в очереди, а ты где?

А, это, должно быть, Грегори.

— Ты захватил наши диски? Вот как? Отлично, увидимся внутри.

Он засунул телефон обратно в карман.

Я потерла голые плечи. Весенний день в Атланте выдался теплым, но как только солнце скрылось за высокими домами, температура воздуха упала. Мы жили не в самой Атланте, а в Картерсвилле — городке в часе езды к северу, — и мне было непривычно находиться в большом городе, особенно ночью. Над нами зажглись городские огни, толпа с наступлением сумерек стала шуметь громче.

— Не смотри туда прямо сейчас, — прошептал Джей, нагнувшись к моему уху, — но тип, который стоит на три, явно тобой интересуется.

Я тут же посмотрела, и Джей недовольно крякнул. Забавно: тот парень действительно на меня глядел — вот только глаза у него были налиты кровью. Он кивнул мне. Я, с трудом подавив глупый девчоночий смешок, развернулась спиной и принялась сосредоточенно играть прядью своих русых волос.

— Ты бы поговорила с ним, — сказал Джей.

— Ни за что.

— А почему?

— Он… под кайфом, — я перешла на шепот.

— Откуда ты знаешь?

Я знала. Когда тело человека находится под воздействием определенных веществ, цвета эмоций тускнеют и размываются. У этого типа они были, мягко говоря, неотчетливыми.

Дар видеть эмоции как цветную ауру — часть моей врожденной способности чувствовать настроение окружающих. Спектр цветов, как и спектр эмоций, устроен довольно сложно, у каждого оттенка собственное значение. Упрощенно, положительные эмоции всегда цветные, от ярких до пастельных, а отрицательные — по большей части оттенки черного, хотя есть несколько исключений. Зависть зеленая, спесь фиолетовая, похоть — она очень часто встречается — красная.