Марго Генер - Сердце Черной Пустоши. Книга 1

Рядом, на подушке, лежит цветок.

Черная эустома.

На языке цветов – смерть. Смерть в муках.

Стоило мне умолкнуть, как поняла: в каюту стучат.

Что это не виконт, поняла сразу, он бы стучать не стал. Страх сразу улетучился, ему на смену хлынула волна жгучего стыда из-за того, что лежу голая и воплю, словно меня режут.

Следом пришло осознание своей распутности, при которой лежать голой перед виконтом и вопить во всю глотку нормально. От этого меня затрясла мелкая дрожь.

Разум подернулся дымкой, но утратить его помешала яростная пульсация в висках. Лишь спустя секунду вспомнила, что это не в висках стучит, а в дверь. И очень настойчиво.

Раздался ломкий, как бывает у подростков, чуть встревоженный голос юнги Конька.

Он спросил:

– Миледи? Миледи Элизабет? С вами все в порядке? Я проходил мимо. Показалось, вы кричали.

Я перевела дыхание, и стараясь говорить как можно спокойней, ответила:

– Нет, я не кричала, просто… Негодовала, оттого, что голодна.

На пару мгновений повисла тишина, потом возникло ощущение, что за дверью сглотнули. Я застыла, мысленно моля богов, чтобы у юнги хватило учтивости не входить, а он произнес:

– Виконт де Жерон распорядился, чтобы ужин подали в вашу каюту. Он сказал, вам не здоровится, и вы не сможете отужинать с ним на палубе. Когда будет удобно приступить к трапезе, миледи?

Я расчувствовалась, слушая, как старательно Конек подбирает слова. И еще больше от радости, что виконт, наконец, внял голосу разума и милосердия, и решил оставить меня в покое. Наедине со скорбью и позором.

Погрузившись в размышления, я совсем забыла о Коньке, но из-за двери раздалось:

– Миледи?

– Да-да! – невпопад ответила я, и за дверью настороженно замолчали, словно прислушиваясь. – Через полчаса в самый раз.

– Слушаюсь, миледи, – с облегчением сказал Конек, потом раздались удаляющиеся шаги, больше напоминающие бег.

– Диларион! – воскликнула я, когда дракончик высунул мордочку из-под одеяла и сонно зачмокал. – Мы не успеем! Мы опоздаем!

Я откинула одеяло, вскакивая из постели, а, когда на пол упал черный цветок, напугавший меня минуту назад, только досадливо цокнула.

Спустя мгновение с пальцев сорвалась искра. Серое облачко пыли, которое только что было зловещей эустомой, закружилось волчком, а затем и вовсе исчезло в окне.

Я же со скоростью лани помчалась в купальню и, подставившись горячим потокам, постаралась не думать, что недавно по моей коже скользили чьи-то руки.

Диларион восторженно плескался в раковине, повизгивая и похрюкивая. Видя радость питомца, я щедрой рукой ополовинила в раковину бутыль с розовым мылом. Спустя секунду купальня заблагоухала цветущим лугом, а еще через десять и вовсе исчезла в розовых облаках, сквозь которые пришлось пробираться к выходу чуть ли не наощупь.

Оставив восторженного дракончика гоняться за розовыми пузырями и плямкать пеной, я наскоро привела себя в порядок. Спустя десять минут в дверь постучали. Когда позволила войти, внесли столик и поднос, щедро уставленный яствами.

Как подобает благовоспитанной леди, я сидела у зеркала, на стуле с высокой резной спинкой, а чистый и благоухающий, как розовый куст Диларион разместился на моих коленях, почти как домашняя кошка.

Один из матросов расположил столик посередине, другой, ухнув, водрузил на него поднос, на котором оказалось столько блюд, что хватило бы на троих.

Мой стол действительно сервировали на троих. А когда вспомнила, что объяснила Коньку свое поведение голодом, ощутила, как запылали кончики ушей.

Матросы двигались неловко и даже неуклюже, что значит, не привыкли прислуживать за трапезой. Но я искренне поблагодарила их за заботу, а когда они пожелали «питать себя» и скрылись, бросилась к столу, опередив даже Дилариона.

– Я уж думала, виконт решил уморить меня голодом, – сыто пожаловалась я дракончику, откинувшись на спинку стула. – Так и случится, если до конца плавания нам придется завтракать, обедать и ужинать вместе. Но, святое войско, до чего же вкусно!

Зажаренные до золотистой корочки крылышки каплуна, морской окунь, тушеный с морковкой и луком, пряная закуска из картофеля, политая чесночным соусом, тонкие ломти сыра, крупный омар, и крошечные, на один зуб, бутерброды-канапе с зеленью и креветками.

Только попробовав все, я поняла, что переоценила свои силы и голод. Диларион же оказался крепче: похрюкивая от натуги, дракончик смело сражался со третьей порцией ванильного пудинга.

Я налила золотистого напитка из графина и с наслаждением пригубила.

– Не смотри на меня так осуждающе, – попросила я дракончика, который и не думал смотреть или осуждать. – Просто бокал вина. По сравнению с тем, что я сегодня пережила, когда кувыркнулась за борт, можно и два.

Вспомнив, что было после того, как меня выудили из воды, почувствовала, как щеки запылали и посмотрела на графин, сомневаясь, что два бокала способны смыть стыд и позор, который пережила.

Диларион сыто хрюкнул, и перевернулся на спину, даже не удосужившись покинуть стол. Лапки питомца коснулись баночки с перцем, и она опрокинулась. Черные крупинки взлетели в воздух и стали медленно опускать на белоснежную скатерть, а мы с Диларионом принялись чихать.

Когда чихание закончилось, я ощутила, как по щекам тянутся мокрые дорожки.

– Ты прав, милый, – сказала я смирно глядящему на меня дракончику. – Ты бесконечно прав… Черная Пустошь… Где меня ждет Черный принц. Отныне я не принадлежу себе, никогда не принадлежала, и принадлежать не буду. Черный принц… Почему же, чем дальше, тем больнее об этом думать?! Бенара говорила, что чем дальше, тем будет легче. Я свыкнусь, привыкну… У леди моего круга есть выражение: «Терпение – величайшая из благодетелей. Проявленное в должной степени, оно способно даровать все блага мира».

Дрожащими пальцами я взяла графин и налила второй бокал. Когда бокал опустел, приятное тепло разлилось по телу, а в голове зашумело.

– Кажется, в мой первый ужин вино не было таким крепким, – пробормотала я.

Диларион, глядя на меня преданными глазами-бусинками, выпустил облачко пара.

– А тетя говорила! – невпопад произнесла я. – Что только следуя долгу можно обрести счастье… Почему же я… чем дальше следую, тем все более и более несчастна? Почему, Диларион? Молчишь? Вот ты какой. Против меня. Все против меня.

Как-то сам-собой опустел третий бокал, а когда наполовину опустел четвертый, над ухом раздалось деликатное покашливание.

Прежде чем обернуться на голос, который узнала бы из тысячи, я залпом допила то, что оставалось в бокале. Только после того, как поставила не желающий становиться ровно бокал, обернулась.