Александр Михайловский - Ярость славян

Напротив, я намерен ободрать этого кадра до костей, если не палками, то материально, и тем самым показать всем, что жизнь по Старине и Покону закончилась и началась новая эпоха. Ведь недаром же коллега по положению, Темуджин Есугеевич, который Чингиз-Хан, когда превращал своих монгол из аморфной массы в самую могучую ударную силу Евразии, первым делом дал им абсолютно новый свод законов – знаменитую Ясу, никак не соответствующую их традиционному праву. Значит, и мне тоже надо поступить так же. Даешь Русскую Правду на новый лад, и по этому поводу мне обязательно надо будет посоветоваться с Ольгой Васильевной.

– Шелудивый пес, по имени Бздун, презлейшим заплативший за предобрейшее, – рявкнул я в стиле Ивана Васильевича, привставая с трона, – не эти ли вои, коих ты сейчас обозвал голодранцами, боронили тебя, твою дочь и твой дом от злых авар? Они бились со злым ворогом не щадя ни своей крови, ни своей жизни, и разбили его таки, и вогнали в землю, а ты одному из них дочь пожалел, пошедшую к нему в жены по доброму согласию, и не дал ей своего благословения?! Сейчас ты оскорбил не только молодшего воя Пересвета, назвав его голодранцем, ты оскорбил все войско и меня самого, поскольку я – это они, а они – это я…

Выдержав почти театральную паузу, я продолжил:

– Все твои претензии отвергаются, и по моему княжьему приговору ты должен будешь дать дочери достойное приданое, объем которого позже определит моя супруга княгиня Елизавета. А кроме того, за оскорбление воев и воинства я приговариваю тебя к пяти ударам палкой по тому месту, на котором ты сидишь. Приговор привести в исполнение немедленно.

Тут я широко усмехнулся, ибо на Елизавету Дмитриевну в вопросе приданого вполне можно было положиться – обдерет богатенького буратину, задумавшего торговать дочкой, как липку, а молодая жена не будет знать ни в чем недостатка. А те милые дамские мелочи, которые тут еще не изобрели, но которые можно купить в Тевтонии, подарим молодой мы с супругой, как компенсацию от князя и княгини за сегодняшнюю нервотрепку.

Тем временем Добрыня кивнул – и молодцы в красных рубахах, подскочившие к растерянному Бздуну, спустили с того порты, задрали рубаху, перегнули через специальное бревно и от всей души привели приговор в исполнение, так что осужденному оставалось только ойкать. И тут я заметил, как изменившийся в лице Некрас, видимо, понявший, что сегодня ему ничего хорошего не светит, бочком-бочком выбирается из толпы, для того чтобы исчезнуть в неизвестном направлении. Но тут ему не там, поэтому ближайший из воев оцепления, следящий за порядком, цепко и аккуратно берет этого Некраса за локоток и ведет пред наши светлые очи. А кол-то уже готов, сияет свежей обструганной древесиной, закругленный как фаллический символ, вставленный в специальную крестовину на манер новогодней елки. Незадачливый жених, как увидел этот агрегат – так ему сразу поплохело.

– Ты, Некрас, – сказал я, – хотел за коня, трех коров и кучу всякого узорочья купить себе в жены деву Веселину, взять ее замуж против воли, обратив в свою рабу, несмотря на то, что у нее уже был любый жених. А потому ты обвиняешься в попытке торговли людьми и порабощении, за что повинен лютой медленной смерти на колу. Смотрите, люди! Этот человек умрет ужасной смертью только для того, чтобы вы поняли, что наступили новые времена, когда нельзя порабощать, держать в неволе, продавать и покупать ни мужа, ни жену, ни ребенка. Теперь никого нельзя брать в рабы за долг, и силой выдавать дев замуж; а перед судом будут равны все – и анты, и словены, и дулебы, и ромеи, и булгары, и даже бывшие авары, которых Отец помиловал в своей неизмеримой милости. Я все сказал, привести приговор в исполнение!

И злосчастного Некраса, срывая с него по дороге дорогие узорчатые атласные штаны и рубаху, поволокли к зло скалящемуся колу, на головку которого уже заботливой рукой была нанесена смазка из нутряного бараньего жира. Один раз сядешь – уже больше не слезешь. Вот воющему в ужасе обнаженному волосатому телу связали ноги и руки, после чего четыре воя подняли его в воздух, чтобы водрузить положенным местом на ожидающий свою жертву кол.

– Сергей Петрович, – склонилась ко мне не на шутку взволнованная, но с виду невозмутимая Птица, – быть может, уже хватит? Не будете же вы казнить человека только за то, что он действовал в своих интересах, в соответствии с привычными ему обычаями, и игнорируя такое дорогое вам чувство справедливости?!

– Действительно, Анна Сергеевна, – ответил я, как бы выходя из задумчивости, – отставить сажать на кол. По просьбе нашего мага разума заменяю этому неразумному Некрасу смертную казнь на десять лет каторжных работ на стройках княжества, с конфискацией всего движимого и недвижимого имущества. Половина имущества пойдет в княжескую казну, а вторая половина молодой семье, пострадавшей от похоти этого нехорошего человека.

М-да, снять Некраса с кола получилось в самый последний момент, еще немного – и миловать было бы уже поздно. Но зато все увидели и прониклись. Какое, казалось бы, банальное судебное дело, но какой простор для законотворческой фантазии оно мне дало. Весьма полезное оказалось дело.

Дальше было еще несколько мелких «хозяйственных» споров, когда я решал в ту или иную сторону или искал компромиссы между спорщиками, когда одновременно и все правы и все неправы. Но перед самым концом судебного дня, когда очередь из искателей справедливости уже подошла к концу, мне неожиданно напомнили о том, ради чего сюда из мира Подвалов прибыл герр Шмидт (и прибыл весьма своевременно).

Дело в том, что когда все уже собирались расходиться, на площадь, где происходил суд, десяток моих воительниц-лилиток и четверо территориалов притащили банду связанных и избитых скоморохов. Оказалось, что скоморохи пришли на рынок, стихийно возникший рядом со строящимся замком, и принялись во все горло распевать песенки, поносящие великого князя, то есть меня. Когда четверка территориалов, патрулирующая рынок ради поддержания порядка, попыталась их унять, скоморохи, значительно превосходившие моих территориальных воев числом, оказали им вооруженное сопротивление; и быть бы парням безжалостно убитыми и обезображенными* по скоморошьему обычаю, но по счастью, по тому же рынку с целью себя показать и людей посмотреть прогуливался и десяток моих боевых лилиток, с которыми шутки вообще плохи, потому что такого юмора они не понимают. Именно лилитки показали скоморохам, что против лома нет приема – избили их руками и ногами, связали так, что не дернешься – и таким образом, в состоянии общего знаменателя, привели ко мне на скорый и правый суд.

Примечание авторов: * скоморохи – это не только творческие артистические коллективы, но еще и хорошо организованные криминальные структуры, не брезговавшие ни воровством, ни грабежами, ни шпионажем, ни черным пиаром, ни вымогательством, ни похищениями и заказными убийствами. Все это они проделывали под крышей своей артистической деятельности, поэтому до определенного момента борьба с этими первыми на Руси ОПГ была тщетной.