Джо Уолтон - Среди других

Передо мной была Мор, был нож, а позади пруд. И вокруг стояли фейри. Я протянула руку к ножу. Что бы в нем ни заключалось еще, он был деревянным, а дерево любит гореть, гореть – закон для дерева, в нем скрывается огонь – огонь солнца. Солнце садилось, но дерево вспыхнуло пламенем, и я была пламенем, я была пламенем, заключенным на миг в собственном облике, а потом я стала огромным пламенем. Эта земля знавала пламя. Здесь горели адские огни, здесь перерабатывали в паллеты уголь из копей, лишая его дыма и яда. Уголь хотел гореть, он даже лучше дерева знал огонь. Фейри разбежались от меня, все, кроме Мор, которая держала горящий нож и через него была связана со мной. Мы стали двумя зеркальными образами пламени.

У меня не было дубового листа, и рядом не оказалось двери в смерть, но я была огнем, и она была огнем, и я знала порядок, и я любила ее. Она не была мной, но была в моем сердце и всегда будет.

– Держись крепче, Мор, – сказала я, и она, хотя и была пламенем, улыбнулась настоящей, своей улыбкой, улыбкой, которой улыбалась рождественским утром, когда бабушка была жива и чулок с подарками ждал, когда же в него заглянут. Я открыла пространство между пламенем и местом смерти в порядке вещей и забросила ее туда вместе с ножом, а потом закрыла и осела наземь, притушила огонь, возвращаясь в свое обличье. Я все еще горела, все еще пылала, но знала, как перестать, как вернуться в плоть, которой была. Проще было бы забыть, утонуть в преображении. Я потянулась к плоти, и с плотью пришла боль. Я даже не обожглась, но нога отказывалась принять мой вес.

Фейри пятились, но все еще окружали меня. Глорфиндейл смотрел горестно, а старик сердито.

– До свидания, – сказала я и сделала несколько шагов вверх по склону. Пока я говорила, солнце зашло, и все погрузилось в тусклые сумерки. Фейри таяли. Я медленно повернулась.

Конечно, она была там, на сумеречной дороге. Наверное, тетушка Гвенни сказала ей, что я приехала, а выследить меня она могла по движению фейри.

Она совсем не переменилась. Выглядела ведьмой. Длинные сальные черные волосы, смуглая кожа, крючковатый нос и бородавка на щеке. Она как никто подошла бы на роль ведьмы, хотя сестры, конечно, тоже ведьмы, а они вполне светловолосые и благопристойные. Оделась она как обычно: то есть так, будто выхватывала из гардероба каждую третью вещь. Чтобы подбирать самые заряженные волшебством – по идее. В результате каждый предмет одежды невероятно противоречил другим, совсем не подходил к сезону – в данном случае на ней был мешковатый, вязанный из кусочков свитер и длинная тонкая черная юбка.

– Мама, – выговорила я не громче шепота. Я перепугалась, гораздо сильнее, чем боялась фейри и ножа. Я всегда ее боялась.

– Ты всегда была похожа на меня, – невозмутимо сказала она.

– Нет, – возразила я, но голос у меня сорвался, и получилось шепотом.

– Вместе мы на многое способны. Я многому тебя обучу.

Я вспомнила, как мы однажды мучили ее, когда она была совсем не в себе, в наши десять или одиннадцать лет. Она столкнула меня с крыльца, потому что посылала за сигаретами, а я вернулась с пустыми руками – мне не продали. Я разбилась в кровь, и Мор меня поднимала, и тут мы увидели, как из кладбищенских ворот, медленно хлопая крыльями, вылетает большая черная птица – скорее всего, ворона, но мы тогда всех их называли во́ронами. На валлийском это все равно одно слово. «Как-то в полночь, в час угрюмый…» – начала Мор, и я подхватила, и она, Лиз, моя мать, сбежала в дом, а потом в свою комнату, потому что мы все громче и громче декламировали «Ворона» По.

Я видела узор мира. Я отослала Мор туда, куда должны уходить люди после смерти. Я была пламенем. Моя мать же, жалкая лоскутная ведьма, так часто впутывала колдовство в собственную жизнь, что не осталось ничего цельного, кроме мотка ненависти, от бессилия пожирающей самое себя. Нам уже доводилось сдерживать ее власть с помощью фейри.

– Мне нечего тебе сказать, – громко проговорила я и шагнула вперед. Я сделала второй шаг, от которого нога основательно заболела, но я не думала о боли и о ней не думала. Я знала, что она творит какое-то колдовство, нацеленное на меня, но мои обереги, те, что я сделала в школе, держались, и чары ушли в землю, как уходила боль на иглоукалывании.

Я сделала еще шаг и обошла ее. Она дотянулась до меня руками и схватила. Пальцы у нее были как когти.

Я обернулась и взглянула на нее. Глаза у нее были страшными, как всегда. Я глубоко вздохнула, сказала: «Оставь меня в покое», – и оттолкнула ее плечом.

Она потянулась меня ударить, и тут я осознала, что она тянется вверх. Я переросла ее. Я оттолкнула ее, использовав инерцию ее замаха и вращение мира. Она упала. Я сделала еще шаг от нее вверх по холму. Бежать я не могла, я кое-как хромала, но хромала только вверх.

– Как ты смеешь! – выкрикнула она с земли. В голосе было подлинное удивление. Потом она снова собрала чары, как в тот раз, когда погибла Мор, она насылала иллюзорных монстров, вихрившихся вокруг меня на ходу. Без питавшего их страха они были унылыми и пустыми.

Я услышала, как что-то порвалось, обернулась и ахнула от ужаса. Она достала свое однотомное издание «Властелина колец», первое, что я прочитала, и вырвала страницу. Она швырнула ее в меня, и листок растянулся пылающим копьем от нее ко мне. Было уже довольно темно, и он забросал все странными, лишними тенями. Я уклонилась от удара. Она вырвала еще страницу. Я едва стерпела. Знала, что книги – это всего лишь слова, и у меня было два своих издания, но мне хотелось кинуться обратно и отобрать у нее книгу. Копья были не страшнее побоев, они бы не причинили большого вреда, даже попав в меня. Как могла она обратить против меня книгу? Но я понимала, что это проще простого.

И я могла так же. Я стянула иллюзорных монстров и подтолкнула их к ней. Они переменились, стали драконами, огромными инопланетными черепахами, людьми в космических скафандрах, мальчиками и девочками в доспехах со сверкающими мечами, они встали между нами, защищая меня, устремляясь к ней сквозь сумрак. Я сделала еще шаг на холм, от нее.

Она, конечно, умела игнорировать иллюзии не хуже меня.

Копья все летели мне вслед. Они уже не пылали, и различить их стало труднее. Похоже, она вырывала листы горстями и швыряла наугад. Я остановилась и потянулась к узору мира. Они были бумажными. Бумага – это древесина, легко превращается в копье, но чем бы древесина хотела стать на самом деле? Одно пролетело так близко, что обдало меня ветром, и я поняла и рассмеялась. Об этом давным-давно говорила Мор. Это оказалось даже не трудно. Копье, бывшее прежде страницей, стало деревом. И остальные, те, что она прежде бросила, что торчали в земле. Они постояли, уйдя корнями в землю, вздымая ветви: дуб, осина и терн, бук, береза и ель, огромные зрелые деревья в летней зелени. И стали спускаться с холма. Бирнамский лес пошел на Дунсинан. «Хуорны помогут», – проговорила я, и на глазах у меня выступили слезы.