Оксана Демченко - Топор Ларны [Litres, СИ]

– Кимочка, я ничего не поняла!

– Ещё важно такое сказать, – не захотел меня услышать мой заяц, выложил новую петлю следа мысли, – детьми своими выры считают тех, кого добротой окутывают и на хвост сажают. Не по крови, понимаешь? Малёк Шрому, если уж по древнему их закону смотреть, родной сын, хоть и человек.

– Ох…

– Теперь начинаешь понимать, как изрядно они на нас не похожи? Здесь, на суше, не панцирь у них пересыхает. Душа! И чернота ниток для выра – не смерть, но путь к новой жизни. Иногда. Не для каждого, а для самого сильного духом. Иные нитки ищи, повторяю!

Теперь он сказал очень строго и серьезно. Я кивнула, поникла и пошла далее молча. Сама поняла: кончились слова. Дальше всё – несказанное, что самой следует додумать и доделать.

Порой мне Кимкино учение кажется похожим на готовку обеда. Вот тебе рыба, вот котёл и вот соль. Приправы тоже – бери, не жалко. И нож, и ложка, и огонь. Теперь вари! Никто за тебя этого не сделает. Сама вари и сама пробуй, что приготовила. Может, наилучшую уху, а вдруг и отраву гадчайшую? Не сварив сама, и не узнаешь – с чужого слова, с чужого опыта вкус не испробовать…

Шрон наши с Кимом разговоры слушал молча. Шелестел лапами, то отставая, то опережая нас. Ему болото – не преграда и не угроза. Хоть и тяжёл, а двигается по топям непотопляемо. Широко ложится, всем телом – и плывет себе, лапами по сторонам загребая. Сыро, уютно, прохладно. В самые вязкие хляби забирается, ныряет и блаженствует, выискивая в трясине редкие и очень полезные травы, коренья. Потом на поверхность является такой – глянуть боязно! Коряги на спине, мох по всему хвосту, тина да ленты зелёных корней… Его мои охи забавляют, стращает клешнями и споро бежит мыться в бездонных бочагах. Потом обычно жалеет непутевую: нарвёт синего купа, до которого человеку отродясь и не дотянуться, он смерть болотная, над бездной ведь растёт – и венок мне плетёт. Он недавно научился плести и умению тому радуется.

Вот снова приблизился. Пригласил на спине прокатиться. Как не согласиться, ноги устали, болотина вязкая, так и держит, норовит вывихнуть коленку.

– Шрон, я у тебя на хвосте сидела, – припомнилось недавнее. – Значит, тоже роду ар-Бахта родная?

– Конечно, – солидно прогудел он. – Про глубины и про семью Ким очень даже верно рассказал. В наших древних книгах мудрецами много написано о ваших семьях. Удивляло их до крайности это – привязанности на всю жизнь. Дивились разладам да ревности. Детям, принимаемым просто по крови, без взгляда в их душу. Но, тогда-то мы поумнее были, со своим законом в чужой дом не лезли. А после поглупели, не иначе? Путаницу наворотили великую. Если по-старому разобрать, Шром и Юта оба ар-Бахта, души их родственны. Сорг же исконный ар-Нан, в нём иной ум, и это не оскорбление, ар-Наны всегда были в большом почёте, книги лучшие ими написаны, в них велика организованность, трудолюбие их неколебимо и здравый смысл крепок. Ар-Лимы же лоцманы наипервейшие, им следовало на руках Хола носить и с боем у Шрома отнимать, себе на хвост сажать. Понимаешь? Семья не рождением тела и панциря создается, но духом и разумом, опытом: умением его передать и воспринять. Утрата жизни для выра неопасна. Мы иного боимся. Потерять семью, растратить попусту её дух и её природу. Ар-Сарны уже таковы, нет их – по правде если глядеть.

– А кем они были?

– Великое имели умение, – вздохнул Шрон. – Посредники они. Понимающие новое и мосты строящие от нашего берега разума к чужому. Малёк вот – он, если по чести глядеть и пристально, очень даже ар-Сарна. Умеет он видеть то, что душе следует усмотреть, на детали внешнего не отвлекаясь. Шром страшен и велик, Шрома вся отмель боится, Шром пахнет гнилью и людям враг! Все так судили. Он глянул – и увидел дядьку, родню и… – Шрон развел руками, – человека. Ты тоже ар-Сарна. Ты тоже видишь внутри, а не панцирь слепо щупаешь. Ар-Сарна, как я теперь понимаю, лучшими нашими вышивальщиками были… и худшими, когда весь ум их в злость перелился. Серый туман, сгубивший север – их рук и игл работа. Может, и южные суши, спалившие огромную землю и породившие мор птицы и скота – тоже их, того не ведаю… О севере наша мать, Шарги, написала на стене, это вполне точные сведения. Ар-Сарна виновны, и ар-Нагга себя запятнали.

Он смолк. Я тоже не рискнула завести новый разговор. Стала я вроде этого болота: полна чужими мыслями, до краев полна. Но силы не обрела пока что, чтобы из них вырастить цветной узор собственного разумения, корни имеющий и живой – к развитию способный. Однако страх мой улёгся, попритих. Стало посильно достать длинный пояс и заново на него глянуть. Видимо, я приняла Кимкину правду, потому теперь не ощущала рвущего душу ужаса от черноты и плотности ниток. Смерть, жизнь… Два слова, смысл которых от нас сокрыт. Мы смерти не знаем, мы – живые, и здесь наш мир. Но и жизни не понимаем, потому со стороны на неё глянуть не в силах, вот как я думаю… Тогда чего я боюсь, не смысля и малой толики в вырьем мире и укладе? Черноты. Так ведь, если верить Киму, выры умирают дважды, прежде, чем стать великими непостижимыми варсами или просто мудрецами третьего возраста.

Я упрямо сжала зубы. Хорошо же! Будет всё по-иному, не как для людей, а как для них, глубинников, подобает. Пока что я самое большее в два слоя шила и лучшего не могла: своим хотением, души растратой и мыслей плетением распоряжалась, а сверх того жаждой второго – того, кому подарок готовился. Попробую вставить в узор ещё один слой. Закон главный вырий: право и счастье достичь дна. Может, тот закон, как Ким и сказал, для них важнее прочего. Может, он самая основа их природы… Кому верить, если не брату?

Тогда все мои нитки – ложь одна! Мое хотение Шрому без надобности, и жалость, и человечье разумение относительно его судьбы. Дно бездны черно и желанно. Дно – и смерть, и жизнь. Оно предел сущего и основа перемен, так, наверное? Может, верно суп сварился из чужих мыслей в моей голове. Проверить всё равно требуется, нет иного пути. Буду шить дно. Да, я человек, я там не была и никогда не окажусь. Но узору вышивки это и не требуется. Дорогу надо найти и указать, а вовсе не пройти за Шрома. И я укажу дорогу вниз.

Самый уголок пояса я поддела иглой, отмечая единственный лучик солнца. Край мира, дальний от дна – поверхность. Ничтожное упоминание обо всем, что знаю от рождения и что он, Шром, готов покинуть во имя иного, неведомого мне. Чтобы не жить по искаженному закону подобия людям, чтобы стать собой настоящим… Другим. Ну и пусть. Он ведь не может оказаться хуже, чем уже есть, я верю в это свято и неколебимо! Мой Ким… вот ведь интересная мысль: мой Ким уже прошел свое «дно» и переборол смерть. Он был зайцем лесным, чудом безвременным, чужой вышивкой – придуманной и нашитой на канву. А теперь он отчаялся и бросил всё, сам себя выпорол – умер! И изменился полностью ради обретения нового: права мне, непутевой, помогать, права оберегать свои сказки от вымирания и плести новые в большом мире. Его закон жизни, получается, ничуть не проще и не легче вырьего!