Оксана Демченко - Топор Ларны [Litres, СИ]

Ох, и трудно по живому-то шить… Больно! Не имею причин лишать Шрома права быть выром и жить по своим законам. Даже из жалости. Даже потому, что люблю и боюсь потерять – он ведь моя семья, как и Ким. Приросла к нему душа, прикипела накрепко.

Нитки ложились в руку легко и охотно. Игла в канву так и прыгала, только поспевай её подталкивать. Узор шился мрачный, чужой. Такой, что глянуть порой страшно. А иногда тошно до оторопи. Давил меня этот узор! Канва чудилась скользкая, путаная и рваная, словно ткань в ней старая, истёртая да рыхлая… В жабры лез кто-то гадкий и опасный, под нитку сам подвивался, туманом желтым болотным полз и паразитов подсаживал – да, так и было… И я их иголкой протыкала и изгоняла, как гной из отравленных ран. Пошло, видимо, в пользу лечение, проделанное тогда, после осады замка ар-Бахта. Пригодилось, кстати вспомнилось.

Я шила и шила, свет мерк. Закат уже давно отцвел и увял, болото налилось тусклым нездешним сиянием, прежде мною никогда не отмечаемым ни в этом мире, ни в лесу Безвременном. Или мой пояс такой свет давал? Стоило подумать, и сделалось явным: нитки слегка светились. Даже боязно такие изымать из своей-то души, сухопутной. Откуда оно там? Может, я слышу Шрона и ощущаю его душу? Как-никак, на его спине еду и в его родне числюсь. Но вернее того, вспомнилась мне вышивка древней матери выров замка – ары Шарги. Тогда показалась она хоть и многослойной, но по цвету несложной, золотой да прозрачной. А теперь думаю: и чернь в ней имелась. Донная, исконная. Только я разглядеть не смогла. Глаза мои были ещё слепы и не готовы.

Не помню, как я завершила узор. Так и угасла с ним, вся в черноту окуталась. Словно Шромову донную погибель осознала. Без снов спала и без мыслей. Тёмным ощущением тяжести придавленная, едва живая. Не по силам мне эта работа. Исполнить – исполнила, а принять сделанное – это ещё предстоит.

Проснулась я всё там же: на надежном и теплом панцире Шрона. Стало мне очень неловко и стыдно. Тоже, нашлась лежебока! Из-за меня старик идёт по болоту сухой, усталый. Панцирь вон – серым сделался, шершавым… Не осмелился беспокоить непутёвую родню, до полудня проспавшую и ноги от работы сберегающую даже теперь, когда очнулась.

Сейчас встану и освобожу его от бремени ноши. Прямо сейчас – встану… только отдышусь самую малость. В небушко погляжу. Оно уже осеннее, синь такая в нём пронзительная – беспричинные слезы на глаза от тоски невнятной, тревожной да сердце щемящей, наворачиваются. Паук на паутинке полетел… Может, случайно его сорвало, а только на такой вот сини дивной не ткутся случайности! Для меня он сейчас – капитан, отчаявшийся выйти в плаванье по небу, бескрайнему и необъятному. Капитан, отчаливший от берега прежней, летней, жизни и рискнувший встретить осень в новом порту. Все мы однажды отталкиваемся от берега и уходим в путь. Это честнее и сложнее, чем остаться. Но не каждому по силам самому принять роль капитана. Многие плывут, испуганно затворив двери своих кают. И уповают на команду и на чужой опыт. Шром не таков. Значит, я правильно шила пояс?

– Кимочка!

Я была уверена, что он рядом. И он явился, улыбнулся лукаво, как давно уже мне не улыбался, так хорошо, как будто мы снова очутились в детском нашем лесу. Ничего дурного случиться вовсе не может, он того не допустит.

– Очнулась? Сегодня назову умехой, задирай свой нос! Только ещё и торопыгой назову. Зачем пробуешь работу в один присест исполнить? Чего боишься? Мысль потерять? А ты и того не бойся, новая на смену явится. Любой узор живёт, дождётся тебя он, не сгинет. Да, ляжет иначе, но уж вовсе не худо и не бестолково. Зато ты сама не свалишься, как подрубленная. Два дня без памяти, я всполошился, Шрон меня так ругал – только чудом не перекусил пополам в гневе!

Ким сделал большие глаза и показал пальцами, как сходятся клешни выра. Получилось смешно. Мне понравилось, я даже не сразу сообразила, что же сказано: два дня я без памяти? Два дня старик Шрон не может воды на панцирь полить! Откуда силы взялись! Сразу я села, голову свою глупую уговорила болеть потише, поровнее. Руки дрожать не перестали, зато в глазах наступило прояснение. Кроме лица Кима, видимого словно в середине тёмного круга, проступило всё прочее, прежде скрытое и не существенное. Болота, оказывается, давно позади. Мы двигаемся по сосновому лесу. Морем пахнет! И какой же это запах целебный, жизнью наполненный! Как он него душа поёт и расправляется. Ким понял, бережно снял меня с панциря и понес на руках. Как маленькую… Шрон настороженно глянул на нас – и принял решение, торопливо убежал вперед и в сторону. Скоро я разобрала шумный плеск, протяжный вздох. Озеро рядом! То-то он теперь отдохнёт и отмокнет вволю, как говорят выры.

– Кимочка, пояс правда хорош?

– Весьма, – серьезно кивнул брат. – Взрослая работа. По совести сказать, я подобного ему ничего не ожидал. Сама глянь.

Развернул он ткань и показал мне мою же работу. Ох, верно говорит мой Ким, я могу невесть что сотворить, когда ума не прилагаю и с ним вместе страха своего не слушаю… Пояс хорош. Словно и не мной он создан. Отстранённо гляжу, как на чужой. По первым ощущениям весь в один цвет. Черный. Но если приглядываться – он словно раскрывается, из сплошной черноты узор выплывает. Голова кругом, так этот узор крутит и тянет. Ким понял, быстро свернул ткань и убрал себе под куртку.

– Сделанное – сделано, – сказал он знакомую мне фразу. – Думаешь, отдых тебе полагается? Ан, нет… Вторая честь работы куда как тяжелее! Вниз ты тропку тонкую да неверную указала. Если пройдёт по ней Шром, хорошо, честь ему и хвала. Но ведь после того он изменится. И начнёт вверх подниматься. А дороги-то обратной и нет! Спрут настороже, не выпорот из канвы и зол будет – вдесятеро. Упустил добычу на спуске! Ох, Тинка, не слушай меня, – брат улыбнулся устало и грустно. – Пока есть время на отдых. Второй вышивальщик нам требуется. Дед Сомра полагает, я его уже знаю. Только я слепой и не вижу того. Ну, да ладно… Вечером мы на галеру погрузимся и пойдём себе морем, прямиком к замку ар-Бахта. Ты отдохнёшь, я подумаю. Шрон плавать станет.

– Я не отдохну, – стыдно и сказать такое. – Я думаю, как Ларна котят моих в реке топит или под елкой закапывает. Ну как я могла? Он огромный и глаза у него вроде клинков. А я ему – котят… шею ломит: это он обо мне худое думает.

– Это ты переживаешь за него, – весело подмигнул Ким. – И я – тоже. Мыслимое ли дело: одному сунуться против всех наёмников и поддельных «ларн», полагаясь на опыт, имя да ловкость? Он крепок, я в него верю. Только из-за котят не печалься. Шром хочет в глубину уйти и измениться. Ларна тоже взрослеет. Устал он от мыслей, которые просты и коротки, как замах топора. И от страха, бегущего впереди уважения, тоже устал.