Оксана Демченко - Топор Ларны [Litres, СИ]

Малёк торопливо сбегал в коридор, приволок бадью с водой и окатил старика, опасаясь внезапного огорчения, сулящего боли и слабость. Присмотрелся, виновато вздохнул. Пошёл за второй бадьей. Отпер дверь в соседнюю комнату, молча достал с полки ларец и сунул Шрому под руки. Тот повозился, смешивая порошки, передал сосуд брату. Старик выпил, точнее – высосал через трубку. Тяжело осел на пол и затих надолго, думая и усваивая лекарство.

– Из-за нашего безумия ушел из мира варса, и даже это от нас скрыли, – отчаяние Юты читалось в понурости усов. Он глянул на Малька и пояснил: – Варса… равный богам мудрец, порой вырастающий умом и статью один – среди всех старых третьего возраста. Это у людей – боги, привыкли мы слышать про них. На севере Пряху чтут тайком от кланда, а мы и не замечаем… даже когда по осени празднуют полотняный день. Боги так боги, сухопутная жизнь. У нас иначе. У нас всегда были варсы, они ближе богов. Варсы – роду вырьему опора в самом важном, наша последняя надежда. Я полагал, варса жив и спит в глубинах… Все мы надеялись.

– Я каждый вечер говорю ему о своем уважении, – согласился Шром. – И впредь буду говорить, да. Не ушел он, там иначе сказано. Он стал невидим, но оплатил нашу глупость. А мы, понятное дело, тотчас новую соорудили, да. Забвение. Как будто оно помогает исправить ошибки.

– Хоть казнь отменили, – буркнул Малек. – Уже дело. Чего-то вы, дядьки, расстроились? Мне сказка понравилась. В ней надежда есть. Указано прямо: будете все вместе жить.

– Вторую часть фразы прочтешь? – усмехнулся Шром.

– Зачем? – искренне удивился Малек. – Вторая не сбудется! Мы уже все вместе. Мы стараемся. Значит, мы выбрали первую. Варса может гордиться нами.

– Варса был с нами так долго, что мы привыкли считать его вечным, – тихо пояснил Шрон. – Варса есть покровитель рода выров. Малёк прав, он и быль, и сказка. Как у людей, есть неизменное, на чём детей учат правде и чести… Древнего варсу звали Хорааф, он ушёл давно, но мы помним. Потом сразу двое вошли в силу, такова легенда, были они Гара и Мандра. Говорят, они спят на дне, окаменели. Их сменил несравненный в мудрости варса нашего времени – Сомра. Не могу и представить, что нет его. Совсем нет. Мы сами его вынудили всплыть и тем отравили. Нет греха тяжелее. Ох-хо… А ведь есть! Забвение хуже яда. Забвением мы предали его.

– Таков грех рода ар-Рафт. – упрямо добавил Юта.

– Советниками и мудрецами того кланда были ар-Бахта, наш предок, а также ар-Нашра. – напомнил Шрон. – Это не изъято из памяти, летопись имен кландов и их мудрецов есть на стене главного бассейна. Нет, Юта, вина общая и беда общая. И вымывать эту гниль мы станем вместе.

Только теперь, в мире большом, настоящем, и стало ясно, сколь смешны мои прежние вышивки… Как берегли меня и добрый дедушка Сомра, и славный мой заяц Кимочка. Канву мне давали новую да ровную. Над такой лишь рукой проведи, чтобы тепло жизни в ней явило себя – и готово дело, и душа поет, и можно шить. Потому всё шитье и выходило игрой, потому и не годилось оно на большее. Мечта, пустой сон, детская простота… Во сне и беду руками разводят, и землянику не в сезон собирают, а когда поесть её хочется всего более.

Чиста канва Безвременного леса. Чиста да ровна… Не путали её ошибки, не рвали перемены, не мочили дожди гнилого обмана. Великие мастерицы создали узор леса. Создали, да так много ему отдали – что и подумать страшно. Экая я простая, решила для себя: я Кимочку вылечила, я душу ему дала полную… Нет, душу ему кто-то иной отдал. Себя не пожалел. Всё детство свое, весь свет, всю радость вложил, ниткой цветной сплёл. Веру в мир добавил, и силу принимать его таким вот, подгнившим да убогим, с людьми погаными да мыслями потертыми – и все равно радоваться, верить и сказки свои выплетать краше прежнего. Это я – заяц до сих пор, я одной ногой в лесу стою и на мир гляжу настороженно из-за крепкого Кимкиного плеча. Это мне глядеть – страшно…

Иглу в руки взять боюсь. Потому там ошибка – она и есть ошибка, назовут негодницей да в шутку потянут за ушко. Новую канву выделят, новых ниток наберут, хоть и убудет от того в лесу ягоды, а в душе у Кимки – радости. Шей, неумеха, трать чужую жизнь и не плати. Мала ещё платить, учишься ещё… Он всегда был взрослым и всегда умел прощать. Ошибки, непонимание, слабость. А я вот и теперь не поумнела и в возраст не вошла. Все такая же. Ошибаюсь, не понимаю и боюсь – аж ноги идти отказываются. Ох, как боюсь!

Не будет иной канвы. Никогда не будет! Я на эту уже не первый день гляжу, знаю, о чем говорю. Одна она на весь мир – канва. Жизни основа, всего мира натяжение и опора. Она и сама – живая. Она меняется, нет в ней старости и смерти, есть обновление. Она, как Кимкин лес, доброте радуется, как солнышку. И сказки ей – вроде зелени… Сила в ней великая, такую силу и не переломить, так вроде должно по правде-то быть. А только люди – они обманщики, не умеют они по правде. И пока силой их дед Сомра не вынудил, всё сплошь обманом и делали. Нет, не каждый так шил. Но нашлись умники. Нашлись… Я не знаю подробнее и точнее, Кимочка о прошлом говорить не хочет, мрачнеет и взглядом стареет. Разок спросила – и не стану более. Зачем? Я на канву гляжу, в ней все есть, в ней людского рода полное обвинение. И след его безоплатной подлости. Сколько же они шили!.. И ведь без ума брались, с простотой не детской даже в неразумии – младенческой.

Шили и поодиночке, и вместе. Вон – горизонт заштопан. Иным такое и не удумать, но я-то вижу! Сборочка на нем, нитка грубая, темная. Здесь всегда дорога была, с тех времен, как людьми правили князья. По дороге и ходили, и гонцов слали. Я так разумею: если сборку выпустить да свободу канве дать, дорога вдвое удлинится. И чем она такая – длинная – князю нехороша сделалась? Воровать-то и на короткой меньше не стали, вот уж что шаар доказал крепко да неоспоримо, всей гнилой жизнью своей, всей чередой гнильцов, до него на место доходное встававших. Ну, да ладно, пусть его, не ко времени разговор.

Потянули нитку, смяли канву – и укоротили дорогу. Замокают складки, нет урожаев. Теснится явь, неможется ей – деревни у дороги не живут, зверь уходит. Зато, как война началась, выры от побережья в самое сердце края и пожаловали. И вот тут все сработало, вдвое дорога и им короче сделалась…

А болото, что мы вчера оставили позади? Ямина, вмятина в канве. Это, надо полагать, позже проковыряли. Всё ту же войну нескладную выправляя, чтобы половчее злодеев клешнятых бить. В болоте топить. Сами его бездонное устроили, сами и увязли. Канва шуток не любит. Мстит-хрустит, рваные лохмотья из себя выбрасывает ядом туманов, болью своей никому не даёт тихого сна, здоровье вытягивает, жизнь укорачивает.