Оксана Демченко - Топор Ларны [Litres, СИ]

Ну как за канву такую – взяться? Нет у меня даже малого, даже ничтожного права на ошибочку. На работу черновую. На запасную ниточку, не главную, не основную, для пробы в узор внесённую, штрихом пунктирным пущенную. А я ещё спрашивала, есть ли на свете белые нитки! Для меня – нет. Но туточки их нашито да узлами грубыми замотано – куда ни глянь. Черновая работа, поспешная, грубая. И нет более ровной канвы, и нет тепла под рукой, в душе песню рождающего.

Я ведь как надумала, пока Кимка меня по лесу разыскивал? Сидела я, нитки щупала и смекала: для чего мы в мир впущены – вышивальщицы? Ведь не зазря и не без цели. Велик дар, и отвечать за него надобно. Может, я и шить не могу, покуда не найду ответ… Вроде, он и вовсе простой. Чтобы Кимка жил! Не он один и не только он. Сказка чтобы не уходила, душу от детства не отлучала. Чтобы чуды и люди ладили, да понимание меж собой имели. Вместе помогали миру расти да хорошеть.

Только мы и тут не управились по правде. Люди такие. Зачем для мира шить? Кому надобны зайцы из дерюжки, детская забава… можно ведь и взрослое пошить, выгодное да важное. Вон хоть – ту кривую тропочку, что мимо трактира разбойного идет, тихая да гладкая. Так идет, что и не видны на ней люди. Мы с Марницей сидели, если по уму разобраться, возле самого оконца. Кимочку могли бы видеть, да и сами были на виду – а вот нет! Лес кругом, кусты да тишина… даже я ту работу не враз рассмотрела. Для воров ворами она заказана, большим мастером сшита – и не в добро, только в злой умысел все его старания пошли. Нитка к нитке, чисто да ровно: взгляд отвести, звук запутать, внимание отвлечь, ум заморочить. Толкни на ту тропку путника богатого – и пропал человек. С обозом пропал, как в болото с головой сиганул. Ни кругов на воде гнилой, ни разводов…

Пока все, что вижу я, работа малая. И ясно мне: не зря Кимочка к морю ведёт. Там, надо думать, я смогу рассмотреть и большую работу гнильцов, до иглы дорвавшихся. И страшно мне идти, и ноги подгибаются. Как такое избыть? Да разве мне оно – по силам? А только кому ещё? Игла – она не награда и не подарок, её не передашь и не потеряешь даже. Долг она, тяжкий долг и бремя на всю жизнь. Плоха канва? Иной нет. Нитки гнилы? Так не в них дело, душа-то твоя… из неё тянешь, а чем она наполнена – это не к миру, это все только к себе вопросы.

Ох, мысли, ох, и тошно от вас…

– Тингали, – перестань носом шмыгать и брови хмурить, – сердито отчитала Марница. – Морщинка меж бровей заляжет. Вон, как у меня. Тебе она зачем?

– Для взрослости, – так же сердито отозвалась Тинка.

– Для взрослости ум надобен, – хмыкнула Марница. – Он не в морщинах прячется. Прекрати щипать страфа за крыло! Бедняга Клык, терпит и молчит. Что ты из него тянешь?

– Не тяну. Смотрю, как его сшили. Хорошая работа. Для боя делали, но с душой, – осторожно улыбнулась Тингали. – И любовь к живому победила мастера, заказ превратила в живое дело. Иначе сгинули бы страфы вместе с войной стародавней. Маря, душечка, а можно нам отдохнуть сегодня?

– Сегодня? Нужно! – весело подмигнула Марница. – Завтра на развилок выйдем. Влево на Устру дорога, я туда веду вас. Вправо – малый короткий пусть к Хотре. Вот кто бы мне пояснил: как короткой может оказаться кривая дорога? Но она – коротка и легка. Только ходить по ней никто не любит. Душе темно и пяткам жарко.

– Потому канва чуть не лопается там, – буркнула Тингали. – Вот и прошу отдыха. Мало ли, что и как сложится… А я труса праздную. У меня в глазах рябь от чужих ниток. Свои все в колтун спутались.

– Ты мне нитками голову не морочь, – рассмеялась Марница. – Кима донимай, коль совести нет. Думаешь, не вижу, как он от твоих вопросов сутулится?

– Не спрошу более.

– И не спрашивай, – в голосе Марницы появилась угроза. – Это ясно? Не смей ему тень во взгляд поселить. Все твои сомнения того не стоят.

Ким, как много раз и прежде бывало, вынырнул из обнимающих его зеленых ветвей внезапно. Улыбнулся, показал корзинку с грибами. Яснее ясного: бегал да собирал – настроение искал, не грибы. С лесом, пусть и малым, шептался, траву гладил да змей воспитывал. Чтобы детям пятки босые не язвили.

– Кимочка, – заворковала Марница тоном, возможным для неё лишь при общении с Кимом. – Кимочка, мы отдыхать сегодня решили. Ты не в обиде будешь, коли в деревне заночуем, прямо в сарае? Клыка надобно накормить досыта да выгулять, он от шага устал, с его породой покой да неспешность во вред.

– Сарай – замечательно, – оживился Ким. – Сена бы ещё… Сено теперь собирают?

– Собирают, – кивнула Марница. – Крупный скот вымер, но бигли есть и козы целы. Козу и нитками вашими не пронять. Она, паразитка, всё жрет… Я одну чуть не зарезала. На крышу моего подворья залезла – и ну камыш наилучший глодать, словно иного корма нет!

– Не зарезала? – ревниво уточнил Ким.

– Не успела, – прищурилась Марница. – Клыку год как раз исполнился. Мелкий он был, но характер уже выказывал. Как он впился ей лапами в бока, да как голос дал… раз в жизни, а верхом на кривой козе прокатился.

– Кривой?

– Так первым делом страф выклевывает врагу глаз, такой у него обычай, – вздохнула Марница.

– Хищник ты, Клык, – с долей огорчения отметил Ким. – Да ладно, природу не переделать, ты и такой хорош. Маря, много с нас за постой возьмут? Если с сеном. Хорошим, чтобы не гниль, а сухое и душистое.

– Это я с них слуплю, и немало, – хмыкнула Марница. – Вот увидишь. Ещё умолять станут: останься да погости, пирогов отведай… Вон и тропочка. Сворачиваем? Годная тропочка, зерно вдоль проросло, значит, хлеб у них на полях. И амбары имеются.

– Я просился на сеновал, – вздохнул Ким.

Марница не ответила, хмыкнула и свернула с большой дороги на тропку, ведущую через рощу, полем, покатым лугом, в обход озерка – и к деревушке. Приятной, без нарочитой кособокости домиков и гнилых плетней, предлагающих удобство облокотившимся на них. Марница и это вслух высказала: мол, Горнива позади, тут иная земля. Побережье поближе, власти – тоже, шаары гребут, да иногда и оглядываются. Опять же, край принадлежат роду ар-Капра, в котором выры не так богаты, чтобы не следить за доходом: они склонны проверять своё имущество лично.

Говорила Марница на ходу, шагала размашисто, так что про строгость выров высказалась уже у плетня крайней избы. Сгорбленная в извечную селянскую позу борьбы с сорняками пожилая женщина тяжело, со стоном, разогнулась, прижимая одну ладонь к пояснице, а вторую ко лбу. Рассмотрела из тени руки гостей, да и пошла навстречу, неловко приволакивая ногу.

– Вы к старосте, брэми? Тогда…

– Староста сам найдётся, – безмятежно улыбнулась Марница. – У вас, хозяюшка, сеновал имеется?

– Как не быть, – удивилась женщина. Добротный, сын строил. Это ещё когда в город не подался… – женщина ссутулилась и оперлась на плетень. – Негоже нам от земли уходить, не для хороших людей город придуман, вы уж простите меня за такие слова.