Оксана Демченко - Топор Ларны [Litres, СИ]

– Сколько их будет – врагов? – уточнил Шрон. – Ты сделал подсчет?

– До тысячи, – предположил Ларна. – Хотелось бы знать, есть ли вторая волна. Не идут ли по суше войска?

– Вряд ли. – Шрон отозвался сразу. – Мы уже пришли к некоторым выводам в отношении верности шааров своим хозяевам. Полагаю, необъявленная война будет вестись негласно, морем. Вне людских возможностей выстроить сплетни и домыслы.

– Тогда я перейду к вопросам обороны, – кивнул Ларна. – Мы со Шромом и Ютой многое уже обговорили. Малёк, где план? Вот молодец, всё у тебя готово. Надо засыпать глубины камнем тут и тут. Надо создавать заслоны, мешающие подходу галер, вот в этих подводных ямах.

Выры смотрели, одобрительно шевелили усами. И начинали уважать подозрительного выродёра. Мягкотелого, но мыслящего вполне неущербно. Малёк время от времени поглядывал на Ларну и тоже гордился им. Страха предстоящая осада не вызывала: скорее уж азарт. Не может кланд оказаться умнее Шрона, сильнее Шрома и ловчее Ларны. А если так, он обязательно получит по хвосту и уползет со своими жалкими полировщиками в тень, заращивать раны.

Мальчик усмехнулся: ещё недавно он не использовал в мыслях подобные слова. Новое окружение сделало их привычными. Кто он теперь? Воспитанник выра. Предатель людей? Так разве можно предать шаара, гнуснейшее существо суши? А прочих он не предавал, наоборот. Теперь на землях ар-Бахта нет рабов. Новых тантовых кукол не появится. Он видит в переменах свою лепту, он не может мысленно разделить врагов и друзей по их… панцирности, по наличию или отсутствию клешней. Мир изменился, только пока это знают немногие. Очень важно сберечь перемены и расширить их. Сделать из случая, объединившего на время людей и выров – новый закон, основу для крепкого мира без войн и голода, без ядов и непонимания… Малек пробрался поближе к Шрому и сел у его хвоста. Приготовил свежую тряпицу, пропитанную травами, положил на трещину панциря.

– Спасибо, – сказал любимый дядька. – Ты уж поосторожнее на стенах. За тебя боюсь больше, чем за все неразбуженные личинки рода. Ну что за глупость ослепила ваших богов? Не дать своим младшим панциря. Живите, получается, как можете, да.

– Это чтобы мы не вымеряли неущербность силой, – вздохнул Малек. – Только мы всё равно вымеряем. Дядька, хвост не подведет тебя в бою?

– Глупости, я в три дней поправлюсь, – пообещал Шром. – Иди, займись делом, не мути ил сомнений. Рыбу надо заготовить, накоптить по вашему способу, а то и насолить. Я ловить стану, а ты помогай коптить, чистить-разделывать. Вот и отвлечёшься от прочих забот.

Малёк охотно согласился. Горы рыбы – это горы работы… Монотонной и утомительной. Сгибающей спину и притупляющей все чувства.

Запах рыбы к вечеру казался отвратительным. Запах дыма коптильни – и того гаже. Но дядька тащил всё новые сети, следовало помогать. За работой успешно сгинули лишние и вредные мысли, все кроме одной. Про Хола. Где он, что с ним? Не идут с севера галеры ар-Рафта, нет и на самом дальнем горизонте их парусов. Не ведет их лоцман, знающий до последнего камешка берег на двадцать дней вырьего пути в обе стороны.

Три дня спустя, когда тщетность ожидания сделалась окончательно ясна, примчался на загнанном страфе знакомый курьер. Сказал: на отмель близ его родных мест выбросило штормом раненого выра, отправленного курьером в замок. Тот плох, хотя его по мере сил и разумения лечат рыбаки. Передать велел срочно: северный порт пытались сжечь люди шаара. На то был приказ кланда, если верить допрошенным чужакам… Сейчас в Тагриме творится невесть что. Выры из верных роду ар-Рафт в бешенстве, ведь порт, по сути, на границе их земель и земель ар-Бахта. Разжигать там мятежи никому не дозволено, даже кланду. Все команды галер сошли на берег. Порт закрыт. Пока к полному покою город не приведут, не выйдут в море. А получится это нескоро, шаар нанял выродёров и дело не обошлось без крови, один из выров-капитанов при смерти.

– А лоцман? – побледнел Малек. – Такой некрупный, ты видел его, мой Хол… О нем ничего не велено передать?

Курьер благодарно принял настой трав из рук Малька. Сел, ссутулился и виновато покачал головой. Горестно глянул на своего страфа, шатающегося и загнанного, понуро стоящего поодаль, на отмели, куда он смог довезти седока. Страф норовил нагнуться и напиться воды – пусть и соленой. Выр из числа стражей сердито задирал повод. Страф шипел, угрожая – но сил для боя и самой злости в нем не осталось…

– Лоцман Хол? Помню его, славный малыш. Он, значит, в Тагриме? Чего не знаю, того не знаю, не было о нем сказано ни слова, прости. Если надо, я поеду обратно и всё выясню. Только не обессудь, мой страф еле жив. На таком до Тагрима добираться – шагом ползти, это две недели, пожалуй.

– В ближнем стойле смени на свежего, – велел Шром, отдавал курьеру знак для получения подменного страфа. Указал рукой на пергамент с печатью, принесенный Ютой. – Вот тебе сообщение для выров Тагрима. От Юты-ар-Рафта оно, от брата их. Передай, но лишней лихости не учиняй, да. Выродёры кландовы, они не в меньшей мере – людодавы, им без разницы, чью жизнь загубить. Гнильцы! Берегись и будь осмотрителен.

Курьер кивнул, принял сумку с письмом и принюхался невольно, отмечая заботу Малька, снабдившего утомленного гонца припасом из свежезакопченой рыбки.

Страхи да сомнения – они вроде воды дождевой. Дождя уж нет, а сырость донимает, мурашки по спине гонит… А иногда вроде как засуха приключится с тобой: хоть что делай, а боязни нет.

Вон как недавно: учинила я немыслимое дело, пук нитей срезала, тропу выпрямила, да лес подновила. Одним махом! И ни единая жилочка в душе не дрогнула. Словно так и надо, только так, и никак иначе. Полный день ходила я светлая да легкая, ноги сами носили, песни петь хотелось. А после хлынули в мою душу дожди сомнений. Болото там напрудили. Здоровенное болото…

Доброе ли дело – нитки пороть?

Вот тяну я из своей души выстраданное, в нить вью, да этой нитью и шью. Коли ошиблась, за свою ошибку сама и отвечу, закон Безвременного леса со всякой вышивальщицы спросит, будь она хоть три раза дедушке Сомре любимая внучка. Потому мне не страшно было штопать да шить! Вроде – надо мной рука его, и, коли я права, она погладит по голове теплом солнечного света – молодец. Строгий дед царапнет холодом сердце, в срок обозначая ошибку, укоряя… Но пороть чужие нитки – дело иное. Я же вроде как режу чужую душу! Ладно хоть, знаю: старые нитки, нет на свете тех, кто шил ими. Знаю… А только выры – они не люди. Есть в них иное устроение жизни, не нашего ума, не нашего склада. Ночью я крепко спала, тогда и пришло понимание. И хлынул страх! У выров род в ответе за каждого. Род не умирает, он жив и ныне. А ну, как я подрезала его под корень? А ну, как я иные дела и саму судьбу потомков тех, кто шил по неопытности белыми нитками, поставила под сомнение?