Оксана Демченко - Топор Ларны [Litres, СИ]

Бочаг впереди раздался, опоясался толстым кольцом цветов синего купа. Еще вырос, полный бездонной темной воды, ровной, ни единым дыханием ветерка не потревоженной.

Сперва явились два глаза вырьих, а после – ох ты, и впрямь зрелище нежданное – стал расти над водой панцирь дедушки. Воронёный, ничуть тоном от Шромова не отличимый. Только крупнее настолько, что и глянуть удивительно. Без плеска вынырнула первая пара клешней, похожих на коряги-выворотни своим размером, украшенных многими костяными шипами. И вторая пара клешней – помельче, поуже и гладких – тоже явилась. Лапы, хвост… Бочаг закрылся, весь синим купом затянулся. Любо-дорого глянуть, как Сомра смотрится на том ковре цветочном. Настоящим болотным хозяином…

– Варса, – благоговейно выдохнул Шрон. – Глупость скажу, не удержусь: теперь и умереть можно, лучше не будет дня в жизни.

– А ты наперед не загадывай, не умно ничуть, – весело посоветовал Сомра, расправляя усы. – Ежели поднатужишься и ты, и все прочие, кому не след панцири жалеть, то и получше день узрите… Ишь – умирать! Глупость, глупость… Не за тем сюда шёл. Тинку привёл, вот славно поступил, по правде древней. Внучку мою, до брусники охочую, я рад видеть. Сядь, проказница. Да толком и сказывай: глянулся тебе большой мир? Или работы испугалась?

– Ещё как глянулся, – кивнула Тингали, запуская обе руки в каменную чашу, явившуюся на привычном месте, справа, откуда брать удобнее. Прожевала бруснику. – Море мне пока непонятно, но я буду стараться. Так, чтобы понять душу и людей, и выров. Иначе не получится моя работа. А ты и тут прав, трусиха я. Дедушка, а ну как не справлюсь?

– Помощника поищи, – посоветовал дед. – Кимка, неслух ушастый, как сбежал, так назад и не явился… Хитёр, я б во второй раз его в мир не выпустил. Фима твой неплох, но покуда ума в нем – одно младенчество, пустяк. Лес его учит, тетка туча старается, да и я наставляю. А он, пострел, с ветром играет, с самым бестолковым и продувным оборванцем. Ты иди, глянь на свою работу. Важно это: увидишь, сколь сама переменилась за прошедшее время. Повзрослела ты, внучка, изрядно повзрослела. Радуешь меня пока что. А Кимке передай: не найдёт тебе помощника, я его за уши в лес откуда захочу, оттуда и втащу. Уже не упрыгает. Ишь, хитрец! Не явился к деду!

Тингали быстро нагребла побольше брусники в мокрый передник, собранный пузырем, поклонилась Шрону и побежала к краю болота, окликая своего вышитого зайца. Старый выр обстоятельно потоптался, лег и осмелился коснуться усами края синей лужайки.

– Нехорошо у нас, – вздохнул он. – Вымираем, нереста нет, второй возраст весь изведён под корень, о третьем и не говорю. Но беда наша главная не в том, мыслю я. Исконные устои утрачены. От людей мы отгородились, настроили их против себя. Сказать мне страшно такое: без малого пять веков при кландах живем! Словно нет ни единого дня мира… С чего начать перемены?

– Ты в те перемены уже погружен выше глаз, – усмехнулся Сомра, – а все спуск к воде разыскиваешь… Смешно. Ты – ар-Бахта, ты доводишься мне прямым, кровным потомком. И не дрожи усами, мне ли не знать, как кровь звенит и отзывается. Делаете вы многое. Только время трудное, да и сил вам если и хватит, то в обрез, вовсе уж в обрез… Нет пользы в моих советах. Себе верь да надежду не теряй. Она важнее всего – надежда. Света лишишься, направление забудешь, унесет тебя течение событий, смоет и на скалы ошибок непоправимых выбросит, ох-хо… Мой лес – безвременный, я держу закон мира и канву выправляю. Вам же нет времени, вот самое тяжкое и страшное. Когда вам силы копить и как друзей выбирать, нет у меня ответа. Только шторм – он чем хорош? Он всё так перемешивает и мчит столь стремительно, что дальнее оказывается ближним, а недостижимое – возможным. Помогу, в чём допустимо, не сомневайся. Но даст панцирь слабину – тогда ужо не моя вина и не моя боль, всё – тебе достанется… Твое время ныне, твое и всех иных, кто живёт в большом мире. Что ты не высказал вслух, то я одобряю. И не трать силы, не переливай смысл в слова, потому смысл – точнее, и он мне люб.

– Как нам глубину открыть, вот главный мой вопрос, – тихо молвил Шрон.

– Два вышивальщика на то понадобится, не сомневайся, никак не меньше. Одной Тинке моря не выправить, древней беды не изжить, – строго сказал Сомра. – И второй у вас есть, потому и сказываю: Кима за уши выдеру, коли он ослеп и нужного не разумеет. Сперва два вышивальщика… Потом легче станет, как тяжелейшую волну шторма осилите, если вы на то годны. Что ещё спросишь? Внучка моя идет, с ней буду далее говорить да радоваться, в ней свет души моей.

Шрон смущенно перебрал усами: вопросов он заготовил много, но отвлекать ими самого варсу от общения с внучкой? Сомра шевельнулся и чуть подался вперед, сплел усы с усами старика, исполняя его заветную мечту – ощутить реальность варсы, прикоснуться и унести с собой это чудо в памяти…

– Возраст, сон в гротах и прочее – лишь смена оболочки, – тихо молвил варса. – Ты мудр и ты справишься. Увы, советы часто несут более вреда, нежели блага. Они лишают самостоятельности. Я сказал достаточно, и я отнюдь не забываю вас, мой род… Тебя видеть мне радостно: мудрость жива в мире. Уже теперь ты думаешь не о мести и войне, но о главном, о переменах в мире и законах, о месте людей и выров, об общности и разнице… Это важные мысли. Ты в панцире первого возраста, но мудрость твоя давно покинула его, переросла, потому не проси советов. Пора самому их учиться давать… или молчать и недоговаривать, это удел видящих далеко. А пока глянь на зайца нового, Фимочку моего. Ты ведь прежде не видел полной-то работы вышивальщицы… Хоть и гуляет эта работа с тобой бок о бок который день.

– Не понимаю, – сокрушённо признал Шрон.

– Ким ведь исходно все же более человек, чем чудо лесное, шитье узорное. Душа в нём полная, – задумчиво вздохнул варса. – Пять лет было сыну той вышивальщицы из рода людей, которая мне в делах помогла столь изрядно. Мальчик – сын её родной – уцелел, в мире людей прожил долгую жизнь. А сама она тут осталась, как и я, тосковала по нему, тянулась да болела. Едва была живая, вся в работу вплелась, до последней нитки души себя истратила на новую канву. Мы удержали закон, но и заплатили за то немало. Себя прежних утратили. Были мы живыми, стали – чудью сказочной… Это и поменьше, и побольше, смотря как глянуть. Но тихим получился наш лес. Скучным… Пока мы зайца не сшили, не вплели в этот лес частицу души Кима, сына княгини людей. Без детей сказкам не цвести, он на лес глядеть стал, мы ото сна очнулись. Такие, каковы теперь есть. Он взрослел душой – и мы всё радовались, хотя понимали: рано или поздно уйдёт, люди сперва сказки слушают, потом повторяют их делами своими, а после уж, к старости, выучиваются толком складывать новые.