Оксана Демченко - Копье Вагузи [Litres, СИ]

– Как это прикажете понимать?

– Да как пожелаете, так и понимайте, – безмятежно улыбнулся Михр. Обернулся к хозяину дома. – Пожалуй, мои дела здесь завершены. Вы приготовили письмо для Тингали?

– Два письма, – кивнул Скрип. – Это для вышивальщицы. А это я вас попрошу передать указанному вот здесь человеку. Дом дарю ему. Может, сложится у него жизнь получше моей на этом месте. Страфов я заседлаю быстро. Подождите, провожу вас до ворот, всё не пешком…

Вор закончил писать второй тросн, точно повторяющий текст первого. Снял с пальца перстень, повозил в мастике и отпечатал след на обоих троснах. Поставил рядом невнятную закорючку. Потребовал, чтобы Михр тоже расписался. Кивнул, свернул свой тросн в трубку и удалился, не прощаясь. Ар-клари тяжело вздохнул и уронил голову на руки. Хотелось спать. Усталость навалилась вдруг, сразу. С ней пришло безразличие ко всему. Скрип ушёл. Заседлал страфов, вернулся. Суетливо собрал покушать, прохромал до погреба и снова вверх по лестнице – нацедил холодного пива. Выложил на блюдо разделанную солёную рыбку, нарезав тонкими красивыми ломтями. Как малого ребенка, накормил ар-клари, чуть не с ложечки.

– Спасибо, – улыбнулся Михр, чувствуя себя несколько лучше. – Так накатило… Хоть ложись на полу и спи, никто не добудится.

– Во дворец вам надо ехать, передышку себе дать, – укорил Скрип. – Отоспаться и снова за дело приниматься, на свежую голову. Вы уж знайте, нелады мои с ворами – они понятные, я ведь народец-то свой надвое поделил. Те, кто по закону жить не пожелал, осели в гостевой слободе. Мои «слепые» всегда были лучшими наводчиками… Только их не спрашивали, того ли им надобно. Теперь вот я дал выбрать. Разве такое воры легко простят? Невзлюбили они меня. Зато староста у нищих отныне настоящий, уважаемый и законный. Близ рыбачьей слободы он своих разместил. Я вчера днём поговорил с ним. Если наши что заметили, сообщат. Работают они и в белом городе, и в красном, и в порту, и под самыми стенами дворца. Кто носит тросны, тех уж всяко отследят. Юте ар-Рафту ещё раз передайте от меня благодарность. Вот уж кем не думал и не мечтал стать, так княжьим советником…

Скрип осторожно улыбнулся, поднялся из-за стола. Михр кивнул, с интересом проследил, как кривоплечий человек усердно моет посуду и расставляет по местам. Хотя сюда уже не вернется… Кто долго мечтал о доме, тому невозможно, наверное, в беспорядке его бросить. Скрип снова ушел. Его шаги хромали по комнатам, двери одна за другой плотно прикрывались: хозяин прощался с жильём. Вернулся, держа под локтем свободной от костыля руки небольшой узорный ларец. Настороженно глянул на ар-клари: как ещё воспримет новый разговор?

– Не взяла его моя жена, торопилась. И оставлять не хочу. Может, вы согласитесь принять на память? Мне кажется, она всегда боялась, что эти вещи получены от воров, принимала, улыбалась и в ларец складывала, надеть ни разу не надела… Зря, всё до последней шпильки честно куплены, иного ей не дарил. Но объяснять и спорить тоже не пробовал.

Михр улыбнулся, радуясь тому, что его затея с подарком жене так славно сама собой упростилась. Поблагодарил, принял ларец. Зашагал по ступеням вниз. Оба страфа оказались пегими, но достаточно рослыми и сильными. Такие как раз хороши для дороги: и цены вороного не имеют, и хозяина не подведут. С места взяли ровной неторопливой побежью. Михр в седле снова задремал и очнулся, лишь разобрав звук движения встречающих – городской стражи, отправленной Ютой. Спрыгнул в траву, ещё раз простился со Скрипом, пожелал удачного поиска того, к чему тянется нитка. И благополучного возвращения домой – на север. Бывший староста столичных нищих улыбнулся, оглядел охранников и ар-клари.

– Вот уж не думал, что меня кто-то станет провожать в дорогу… тем более желать удачи. Спасибо. Так уезжать куда приятнее.

Он пристегнул к кольцу за седлом повод вьючного страфа. Раскрыл ладонь и позволил клубку скатиться в траву. Серая нитка ночью выглядела воистину волшебной, она словно чуть-чуть, едва заметно, светилась. Или зелёное серебро луны в волокнах путалось? Не разобрать. Клубок дрогнул и покатился. Скрип шевельнул повод страфа, отправляясь в путь… Ему долго глядели вслед. Потом Михр задумчиво кивнул.

– Так. Вы трое, поезжайте в его дом. Без присмотра негоже оставлять жильё, покуда новый хозяин туда не заселился. На воротах я скажу, чтобы вас сменяли, как обычный дозор.

Ар-клари зевнул, нехотя взобрался в седло подменного страфа и погнал его домой. Сперва к воротам, а потом и во дворец.

Как он и предполагал, жена спала в кресле, склонившись над недоделанной рубашкой. Видно, ждала всю ночь, умаялась… Михр поднял её на руки, перенёс на кровать и уложил, постаравшись не разбудить. Поставил рядом стул, на него – ларец. Раскрыл. Покачал головой. До чего упрямые попадаются бабы! От такой красоты отказаться, заподозрив воровское её происхождение… Ар-клари порылся в ворохе солидно шуршащего серебра с камнями, перебрал несколько узких золотых змеек сложного плетения. Подцепил браслет северной работы, тяжёлый, створчатый. Приладил на руку своей жене. Забрался на кровать и заснул с чувством исполненного по мере сил долга перед всем светом – от Пряхи и златоусого до родной жены.

Не ведаю, что иные рассмотрели, когда Кимочка шагнул от нас прочь по песку и дёрнул нитки с вышивки… Я уже у всех спросила. Нет, не помнят толком. Уж точно они не ощутили сполна страха, какой мне достался. И так едва жива лежала, нитками души поделившись. Всё, что накопилось для леса, отдай, – так велел брат. Я и отдала. С корнем вырвала, с болью, без остаточка. Словно в душу впустила пустыню эту сыпучую, жестокую к нам, людям. В ней жар и холод равно недружественны живому. Да если бы только они! Как нитки я вырвала, что-то во мне изменилось. Словно я надломила себя… Нет, не так. Скорее я сделалась вроде выра, линяющего и лишённого на время своего панциря. Нахлынула беззащитность – хоть кричи. Я бы и кричала, да только Ларна, спасибо ему, рядом сидел и держал за руку. Хорошо держал, крепко. Как родной. С ним страх не имеет надо мной полной власти, Ларна меня не отдает сомнениям, как скала не отдаёт траву на растерзание буре, прикрывает и тенью от зноя одаривает.

В моей оголенной беззащитности имелась и своя польза. Все ощущения обострились до предела. Я обычно как канву вижу? Одним лишь наитием, словно бы в тумане. Более на ощупь, чем взглядом. Отдав нитки и ослабев, я обрела чуткость. Всей кожей, всеми этими утраченными и ещё теплыми нитями души я вплелась в мир… Он кричал и стонал. А я слышала и тоже страдала.