Оксана Демченко - Копье Вагузи [Litres, СИ]

Страшна была пустыня вне круга, быстро обозначаемого и выделяемого нитками, вырываемыми из вышивки.

Пустыня колыхалась и дрожала, как марево жаркого дня. В ней оставалось всё меньше надёжности закона мироздания, должным образом скрученного Пряхой из кудели изначального. Я это первый раз ощутила не так давно, по осени. Поняла хоть на миг, в чем её работа состоит, когда проводила Шрома в глубины и глянула на канву словно бы извне.

Мир огромен и непознаваем. В нем всё есть, и даже такое, что людям никогда не будет доступно, слишком оно чужое нам. Не враждебное даже, просто иное. Пряха из кудели неявленного бережно выбирает тонкие волокна и скручивает их, создает годный для нас закон. Чтобы вода была мокрой и насыщала при питье, чтобы солнце грело, но не сжигало, чтобы воздухом дышалось легко. И совсем уж непонятное мне, неумехе, она тоже даёт. Суть явленному определяет. Вес камню, мягкость шерсти, теплоту улыбке. Миру закон и людям – тоже. Далее уже Ткущая нитку принимает в работу и даёт нам ровную канву, чтобы небыль отделить от были, но не лишить нас радости веры в чудо и вдохновения мечты.

Сложно? Пожалуй. А вот рассветная пустыня была пугающе холодна и чужда. Канва в ней расплывалась гнилью, лохматилась рваными прядями основы. Колебалась, впитывая быль и просеивая её песком в изнанку свою – в неявленное. Где и закона нет, и жизнь ещё не рождена. Там безвременье, но иное, чем в Кимочкином лесу. Какое-то последнее… Крайнее.

Когда брат шагнул на гнилую канву, душа моя отозвалась болью, словно я собрала его в последнюю дорогу, нитками не одарила, а вооружила на бой. Безнадёжный и все же неизбежный. Он сеял траву, всходящую ростками безвременного леса. И сам всё глубже проваливался в канву, позволял ей впитывать себя и менять. Сдирать с плеч человечий облик, уже приросший крепко и мною любимый, родной до последней чёрточки. Только в зыбкой гнилой канве он уцелеть не мог.

Ким шагнул прочь и сам себя отдал прошлому. Позвал безвременье, к деду Сомре обратился, корни леса потянул… Упросил их канву заплетать по мере сил и держать закон явленный, чтобы и наша лужайка зелени была цела, и то, что рвалось и угрожало, не добралось до нас, не втиснулось в щель, не испоганило мир. А если и явилось, то пусть могучим и опасным, но хотя бы – постижимым, подчиняющимся нашему закону.

Ларна мне сказал, что видел Кима, идущего вниз с холма. Человеком видел, только тень его выглядела необычно. Лохматой и слишком уж большой. Я иное чуяла. Ничего в нём прежнего не осталось. Сгинул мой заяц, веселый и беззаботный. Пропал знакомый мне гибкий пастушок, потому что заросла тропинка в детство, он отвернулся и ушёл совсем. К новому ушёл. Непосильное дело взвалил на плечи, взрослое и большое…

Может статься, все мы не одну жизнь проживаем, если решаемся меняться и расти – как выры. Сбрасывать старые панцири, слабые и малые. Наращивать новые, годные для куда более серьезного испытания. Если так глянуть, так что я делаю – вышивальщица? Я помогаю людям линять… Я сшила пояс Ларне, мечту ему обозначила. И он пошёл в новый путь, отвернулся от прошлого и многое оставил за спиной. Ценил славу и забавлялся тем, что равных ему нет в бою. Азарт видел в причинении смерти и возвышении своём над поверженным врагом. Находил интерес в золоте и власти, даруемых страхом. И что? Отвернулся и всё отдал.

Мой поясок – только малый светильничек вдалеке. Не дает он силы пройти путь перемен и даже не облегчает дорогу. Способен только обозначить направление и каплю надежды заронить в душу. Сшила я его, справилась, – значит, есть впереди то, к чему человек втайне от себя самого стремился. Существует и достижимо. Но видеть свет вдали и добраться до окошка, где он теплится – не одно и то же… То-то и оно! Я не указываю коротких дорог. И легких тоже. Мои подарки – ох, как д о роги они в оплате! Сильным они в пользу, а слабым, Ларна первым понял, вышивка вроде камня на шее. Согнет к земле или вовсе утопит.

Киму я вышила совсем особый пояс. Много раз думала и пыталась понять: зачем он такой? Вот мой заяц, рядом, уже десять лет рядом и кажется – в том не будет перемены. Он за мной, непутевой, даже из леса вышел против воли деда Сомры. Отвернулся от жизни, в которой нет счета годам. А я сшила опушку дубравы и зайца, бегущего обратно в лес! Себя-то Киму не обмануть, да и меня тоже. Почему в узоре заяц стремится в лес? Да знаю я, не хочу знать, а вот знаю: душа Кимочки трудно разворачивается к людям. Смотрит он на нас чуть со стороны. Мудрый, лукавый, внимательный… сказок у него полное лукошко. Сидит на опушке, у самой кромки тени Безвременного леса, и спиной свой ощущает родной лес, и шёпот его слышит, и поддержку его принимает… Не находит силы ни меня бросить в мире, где так много угроз, ни отказаться вовсе от надежды однажды вернуться туда, где был полновластным хозяином лесу. Рвётся надвое и страдает.

Я поясок сшила и обе дороги указала в нём, так мне теперь думается. Зайцу – в лес возвращение. Киму же, если он человеком желает стать, иной путь – к людям. К дому своему, к теплу душевному и малому местечку в мире, откуда он не сможет глядеть на нас со стороны. Сам таким же станет, обрастёт каждодневными заботами. Захочет ли? Не ведаю. Марнице надо о том думать. Не зря я, сама того сознательно не разбирая, сшила цветки розовые да лиловые, зайца отгораживающие от леса… Сильное шитье получилось.

По дорожке моего вышитого пояска Ким и шагнул на гнилую канву, по ней и ушёл, не опасаясь зыбучей хмари неявленного. К лесу родному потянулся, силу его призвал и сам в него влился.

Человек может что? Нелепой железкой клинка размахивать. Ким иное вознамерился сделать, непосильное. Южные люди убили свои сказки. Свою воду отдали песку сухому, свою душу развеяли в труху. Изошли целиком на злобу. А злоба да месть не дают ростков, не зовут весну жизни, они – засуха. Вот пустыня и умерла. Смерть её стала последней сказкой, кошмаром, затянувшимся надолго и опасным, разрушающим саму канву. Закон по волоконцу начал распадаться. Жизнь и смерть – два начала. Не враги они, просто противоположности. Но вышивальщики юга, древние и неразумные, потянули из пустоты своих гнилых душ белые нитки. Белые – не пропитанные краской живых мыслей и чувств, стремлений и надежд. Ничего в них не было, кроме лжи. Кроме насмешки ничтожеств, возомнивших за собой право решать и судить. Ах, доброта? Да полноте, нет её в мире, золото купит вам больше, оскудела рука дающего. Ах, любовь? Ха-ха, во всяком городе той любви ночью на улицах пруд пруди, и золото не надобно, серебра хватит для оплаты. Дружба? Ну да, по общей выгоде или против общего врага…

Если не оставить людям права примириться с врагом, права отдать без надежды на возмещение, права принять удар, сберегая более дорогое, чем жизнь – оскудеет канва наших надежд. Оскудеет, истончится и лопнет. Ткущая посмотрит на мир людей, выбравших самые простые дороги и отказавшихся расти душой – и отвернётся. Мало ли у неё иных дел? Может, наша канва далеко не одна в работе. Да и Пряха… Зачем тратить пряжу на нас, отказавших нищему в куске хлеба, на восход взирающих без радости и улыбки?